Я стану твоей тьмой - стр. 42
— У тебя снова жар, рана могла открыться, тебе нужно беречь себя, — продолжает шептать, робко касаясь его шеи и плеч, пряча взгляд от его слишком пугающих и в то же время любящих глаз, стараясь не задевать красных отметин на его плечах. — Тебе нужно поесть и отдохнуть, как следует, позволь мне встать, ты должен отпустить меня! — сказав, задерживает дыхание и осторожно переводит взгляд.
— Я больше никуда тебя не отпущу! — уверенно произносит он, склоняясь к губам и снова целуя, очень нежно и осторожно, словно боясь, что она растает и исчезнет.
Его дыхание становится еще горячее, глаза краснеют: он горит от лихорадки, которая вновь завладевает его разумом, но Анна не смеет бороться, опасаясь разбудить Лешего и снова оказаться в его беспощадных руках. Эрик шепчет нежности, осыпает поцелуями, исследует каждый миллиметр кожи. Он больше не причиняет боли, а его движения безумно плавные и осторожные — их можно вынести, даже привыкнуть и немного ослабить тугой болезненный узел внизу живота.
— Алиса, Алиса… Алиса, — снова и снова слышит на задворках уплывающего сознания. Она ненавидит это имя, ненавидит всей душой за то, что вся его любовь и нежность достается той другой девушке, а она, Анна, вынуждена быть жалкой оболочкой для призрака его незримой возлюбленной.
Она давно заметила, как пропитались кровью бинты, стягивающие края раны, но больше не чувствовала тревоги, не волновалась, выживет ли он после этой горячки или умрет, не дождавшись нового рассвета.
Насытившись ее телом или будучи, наконец, поверженным лихорадкой, охватившей его с новой силой, Эрик осторожно прижал девушку к своей груди и заснул.
Анна поспешно высвободилась, опустилась на пол и, подавив предательскую слабость и головокружение, принялась собирать вещи, торопливо пряча от собственных глаз следы его страсти и его ненависти, которые проступали на бледной коже красными и лиловыми отметинами. Она перебралась вниз, хотя там было ужасно холодно и неуютно. И все же ничто не могло бы сейчас заставить ее остаться наверху: даже если, умирая, он будет молить о помощи, она не сделает этого, никогда не сделает! Она слишком много отдала этому чужаку, она не хотела этого признавать, но, очевидно, что она позволила себе влюбиться в него и поплатилась за свою глупую и совершенно неуместную любовь.
«И поделом! Зато князь Родский уж точно не захочет взять в жены испорченную девку – никто не захочет! Бесприданница, да еще и легкомысленная и неверная, кому я такая нужна?» — горькая насмешка исказило бледное лицо, холод приятно окутывал израненную, выжженную дотла душу.
А утром, утром было безумно жаль, что он не умер, выжил, даже встал на ноги и, цепляясь за хлипкие перила, спустился на первый этаж. Это была последняя горячка, последний бой со смертью, в котором он, судя по всему, одержал верх. Он ничего не помнил, кроме того, что девушка внизу вечно раздражала его навязчивой опекой и травила всякой гадостью. Он отчего-то рассчитывал, что она, как и прежде, раздобудет для него пищу и утолит жажду, но Анна превратилась в истинную ведьму, злую и хладнокровную. Она прожгла его холодным, презирающим взглядом и сообщила, что сделала для него слишком много, ей давно пора возвращаться домой к родным и близким ей людям, а еще у нее есть жених, который ждет любимую сегодня же вечером на пристани.