XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим - стр. 23

[36], поднимаясь по лестнице, он перемахивал через две ступеньки. То был либерал, сторонник балтийско-немецкого политика, известного защитника меньшинственных прав Пауля Шимана (тогда говорили: «шиманист»). Директор Бём как-то умудрялся быть в школе и повсюду, и нигде. Каким-то образом сложилась иерархия: Господь Бог в небесах, затем президент Чаксте (позднее Земгалс) и третьим – директор Бём. Однажды мой сосед по парте заявил, что ему мешают штучки, которые я произвожу пальцами. Он пожаловался самому Бёму. Директор меня вызвал. «Покажи, как ты это делаешь!» Ну, я и продемонстрировал все свои штуки, все, что этими самыми пальцами умел. Бём наблюдал заинтересованно и затем сказал: «Знаешь, это и на самом деле увлекательно. Но во время урока этого делать не стоит». Больше ничего – отпустил меня. Бём был явлением выдающимся.

Наш классный руководитель и преподаватель немецкого Брусдейлинс открыто повторял: «В двух вещах я не согласен с фюрером: в еврейском вопросе и в том, что касается церкви». Позднее, читая дневники Геббельса[37], я убедился, что Гитлер и впрямь испытывал жуткую вражду к христианской церкви. Вспоминаю еще такой эпизод. В 1932 году отмечали 100-летие со дня смерти Гёте и в нашей школе проходил конкурс декламации. Победитель должен был выступить на общешкольном мероприятии. В нашем классе победили двое – я и еще один школьник. Брусдейлинс обратился ко мне: «Ты хоть понимаешь, что выступить должен немец, Гёте как никак – немецкий поэт?». Я понимал и воспринял это без всякой горечи. Нормально – это же была немецкая школа.

Но вот чего не понимал никто в классе – как Брусдейлинс может быть на «ты» и вообще в близких отношениях с Бёмом? Как они могут оживленно беседовать, смеяться, если один такой суховатый и на голову выше всех, а другой – другой идет с дамой в кино и, стоя в очереди у «Форума» (как уже сказано, кинотеатр «Форум» на улице Сколас, 2 был рядом с моим домом), может без малейшего смущения сказать, увидев меня: «Слушай, сбегай домой, попроси у своих десять латов». Брусдейлинс возлагал на нас, бывало, и другие задачи. Например, приносить ему обед из ближней домовой кухни. Однажды ему понадобились две порции. Ученик принес требуемое и спросил, для кого эта вторая порция. «Для святого духа», – ответил учитель; в это время дверь открылась и в помещение вплыла дородная дама. С этих пор мы его звали Святым Духом.

Мы удивлялись – что у этих двух учителей может быть общего? Я это понял, много позднее найдя имена обоих в списках студенческой корпорации Neobalten[38]. Вопросы отпали. Скажу, что оба корпоранта были личности.

Преподавательницей истории госпоже Гарклаф я в какой-то мере могу быть благодарным за то, что стал историком. Хотя она для этого не делала ничего другого, кроме того, что доставляла в класс свое грузное тело, водружала его на стул и начинала рассказывать захватывающие вещи. Госпожа Гарклаф обладала способностью оживить былое. Она могла, скажем, излагать события жизни одного из бесчисленных Карлов или обстоятельства казни Марии Стюарт так, словно только что сама была всему свидетелем и теперь взволнованно пересказывала виденное. Она почти никогда не спрашивала заданное. Я уже тогда считался в классе историком, так как в двенадцатилетнем возрасте в ходе опроса о наших планах на будущее указал в анкете эту профессию. Одноклассники поражались моей феноменальной памяти на хронологию исторических событий – мне и вправду не составляло труда назвать сходу любую дату. Обо мне ходил слух: если нужно узнать год такого-то события, вложи в рот Крупникову монету в 20 сантимов, нажми на пупок и получишь нужный ответ. Хронология составляет костяк истории, она помогает также понять, как события развивались. Госпожа Гарклаф дала мне очень многое своим умением заинтересовать, но не могу сказать, чтобы что-то особенное от нее запало в память. Может быть, единственно сказанное ею о Кромвеле – что он сумел остановить революцию, а сделать это в нужный момент – великое искусство. Я всегда вспоминал это в связи с Октябрьской революцией, думая о Ленине, – как он не сумел или не захотел остановить начатое. Мы ведь не знаем, чего в действительности добивался Ленин.