Выбор моей реальности Том 2 - стр. 21
Ибн Язид шаркающей походкой подошёл к первому музыканту, провёл краткую экскурсию:
— Персидский сантур — самый древний иранский музыкальный инструмент. Сантур уникален тем, что является струнным и ударным одновременно. Посмотрите, здесь натянуто более семидесяти струн, а красочный, проникающий в душу плач извлекают двумя мизрабами — лёгкими металлическими молоточками… — Ибн Язид обратил свой взор на музыканта, и тот сыграл пару аккордов. Сантур порадовал колоритным восточным звучанием…
Persian Santur - Chaharmezrab Nava | سنتور - چهارمضراب نوا
— Томбак... — Ибн Язид показал на барабан, — изготовлен из цельного куска дерева грецкого ореха, сверху обтянут тончайшей кожей годовалого одногорбого верблюда…
Mohammad Mortazavi - Philharmonie Berlin --Balal Balal
— Ней — древнейший музыкальный инструмент, пришедший к нам сквозь мгновение нескольких тысячелетий, без него невозможно представить ни одну традиционную персидскую мелодию... и наконец, известный неповторимым пением шестиструнный тар, корпус которого создан из тутового дерева…
Professional Persian Tar By Aliyari ABT-404
— А сейчас вы услышите многоликий голос нашей утончённой души!
9. Глава 9. Парвин и Шахбану
“Dance like nobody’s watching;
Love like you’ve never been hurt.
Sing like nobody’s listening;
Live like it’s heaven on earth”
Mark Twain
Музыканты заиграли грустную, протяжную мелодию — занавеска вновь качнулась, и я поперхнулся непрожёванной хурмой… толкая друг друга, вывалились две жирухи… одна своими габаритами едва не снесла золотого льва, когда пыталась первой пролезть в узкий дверной проём. В каждой веса центнера полтора, обе девушки одеты в прозрачные жёлтые шаровары и просторные зелёные рубахи. На шеях позвякивали серебряные украшения с массивными голубыми камнями. Напирая на меня и Ираклия огромными грудями, желеобразными животами и безразмерными задницами, гурии, призывно улыбаясь, хохоча и подпрыгивая, принялись вертеться и скакать как две голодные слонихи.
Кое-как проглотив остатки хурмы, намертво прилипшей к зубам, я допил остатки чая и попросил Ибн Язида остановить бесперспективную свинопляску — артистки удалились. Ибн Язид, вздохнув по-стариковски, анонсировал следующий номер:
— Сладкие, как исфаханские дыни, стройные, как финиковые пальмы, пугливые, как газели Загроса, фируза и зумрад моей души — луноликие Парвин и Шахбану!
Вместо обещанных газелей вышел ещё один парень, среднего роста и коротко остриженный. Вновь я услышал печальную, но в то же время, ритмичную, похожую на современную мелодию, а голос певца оказался сильным, выразительным и звонким… казалось, он заполнял собой всё вокруг, а музыка только слегка указывала направление. Мне незнакомо восточное наречие, на котором пел парень, но в исполнении как будто чувствовалась душевная боль и страдание, при этом, композиция не звучала скучно или заунывно.
Появились две девушки, похожие друг на друга как родные сёстры… высокие, с длинными чёрными волосами, яркими тёмными глазами, одежда не скрывала достоинства фигуры, но оставляла небольшое пространство для свободного полёта фантазии…
Во время танца девушки в такт подпевали, отбивали ритм, хлопая в ладоши… в этом выступлении всё слаженно и гармонично… музыка, песня и танец отлично дополняли друг друга.