Возвращение - стр. 12
И вот однажды дверь распахнулась от удара, и в дом вошли трое. Хоть и в кожаных куртках, но Танзиля сразу поняла, что это из тех же, что забрали отца. Один из них спросил имя и отчество матери. Это показалось девочке даже забавным: сами же знают, куда пришли, зачем спрашивать? Но улыбнуться она не смогла. Пришедшие были злые и суровые. Один сразу же, оглядывая комнату, спросил:
– Чтем занимаемся? Против Советской власти работаем?
– Да мы никогда против не были, – оправдывалась мать. – Упаси Боже…
– Бог не спасёт, – отрезал пришедший. – А вы в Бога верите?
Мать растерялась. Танзиля знала, что мать верит в Бога и украдкой читает молитвы. Но она также знала, что эти люди в кожаных куртках не любят тех, кто молится. Зря мать сорвалось "Упаси Боже". Перед ними так нельзя было. И вот теперь стоит, не зная, что ответить.
– Верите в Бога? – рявкнул пришедший.
Мать молчала.
– Ладно, об этом мы ещё поговорим обстоятельно, – прошипел пришедший и повернулся к своим товарищам. – Обыскать всё, ничего не пропустить!
Они перевернули в доме всё вверх дном. Отцовскую одежду, материны ситцы на платья, книги, лучшую посуду – всё сложили в мешки и вынесли из дома. Мать попыталась было возразить:
– Не трогайте. Неужели посуда – враг Советской власти?
На это главарь только рассмеялся:
– Ха-ха-ха!
Но тут же стал серьёзным, суровым и злым. Словно воплощение неотвратимости, он вплотную подошёл к матери и прошипел:
– Скоро вам всё это будет не нужно.
Мать больше ничего не сказала. Лишь когда обыск закончился и ушли, она, словно очнувшись, осела на кровать и зарыдала в голос.
Через несколько дней после обыска мать вернулась с работы, шатаясь, словно пьяный мужик. Танзиля испугалась, увидев её. Лицо сморщилось и побледнело, как у старой картофелины. Губы посинели. В глазах – пустота. Они смотрели на тебя, но ничего не видели, словно стеклянные. Руки слегка дрожали.
– Мама, – обняла её девочка. – Мама… Что случилось? Ты заболела?
Мать села на кровать и замолчала, уставившись в пустоту. Так она просидела долго. Как ни упрашивала её дочь, она не отвечала ни слова. Даже не шевелилась. Спустя, казалось, вечность она равнодушным голосом произнесла:
– С работы уволили, – и добавила: – Петля затягивается, дочка. Уехать бы нам. Но куда?..
Той ночью Танзиля проснулась от душераздирающего воя. Она прислушалась, пытаясь понять, откуда он доносится. Это была мать. Девочка зажгла свечу и подошла к кровати. Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку, и всхлипывала:
– О, Боже, за что ты так наказываешь нас? Ты и так выкосил нас морозом. Хоть бы дочь мою сделал счастливой.
Танзиля осторожно погладила её по голове:
– Мама…
Мать не слышала её.
– Мама! – позвала девочка громче.
Мать не ответила, лишь перестала плакать, перевернулась на спину и начала часто дышать, застонала. Девочка замерла, открыв рот, чтобы что-то сказать. У матери были закрыты глаза, из-под сомкнутых ресниц текли слезы. Сначала Танзиля ничего не понимала, но потом до неё дошло, и её собственные глаза наполнились слезами. Мама! Она плачет во сне.
Мать словно таяла на глазах, становилась всё меньше и бледнее. Домашняя работа тоже перестала ладиться у неё, а если и делала что-то, то нехотя, лишь потому, что это было необходимо. Еда её больше не интересовала. Всё её внимание было приковано к Танзиле: она ласкала её, нежила. Ни с того ни с сего обнимала, гладила по волосам. Если находила еду повкуснее, старалась накормить дочь. Иногда вдруг начинала тихонько напевать. Это казалось девочке странным, ведь раньше она никогда не слышала, как поёт мать. Во всяком случае, ей и в голову не приходило, что у неё такой красивый голос.