Войной опалённая память - стр. 33

Глядела я со слезами на глазах на всю эту картину и сердце обливалось кровью. Как же я с малышами продержусь? Меньшего, Владика, держу за ручку. Уводят с общего двора кто коня, кто вола, а некоторым по паре лошадей досталось. Поречин взял почему-то вола, хотя Губарь подвел к нему пару лошадей. Он, полицай, сейчас распоряжался и мог удружить дядьке.

Зерно засыпалось в мешки и грузилось в повозки, Рядом со мной запрягал гнедую кобылу Михась Матусевич. Наши глаза встретились, Михась отвел взгляд и развел руками. Власть переменилась, другие времена настали, говорил его жест.

– Дяденька, дайте нам хоть этого жеребеночка, – обратился с просьбой мой малый Володя к Писарику.

Посмотрел староста Писарик на этих малышей, сначала на Володю потом на жеребенка и о чем-то задумался.

– А что же ты будешь с ним делать, – спрашивает. – Запрягать, – отвечает мой малый хозяин.

– Земли нам не дали сынок, да и запрягать жеребеночка можно будет, когда он подрастет, годика через два – успокаиваю я Володю, на глазах которого выступили слезы из-за такой несправедливости.

Посмотрел на него Писарик и снова призадумался. Противоположные чувства боролись у этого нынешнего руководителя. Видно, вспомнил он, как муж принял его в 1937 году в сельсовете, будучи председателем. Внимательно выслушал его просьбу о том, что он хочет учиться на наставника. Не упрекал за раскулаченных родителей, несмотря на молодость, вежливо называл на Вы. Похвалил его за то, что хочет дальше учиться. Выдал необходимые документы.

Судьба наша теперь была в его руках.

– Сходите в Гресск, к высшему начальству. Обратитесь к Душевскому, – порекомендовал он тоже самое, что говорил на собрании при дележе колхоза и ушел, понурив голову.

В Гресск, в самые лапы к фашистам? Это значит осиротить детей. Не выпустят, уничтожат.

– Там, конечно же, на учете семья коммуниста, председателя сельсовета. Сам не хочет наложить на них руки, пусть это сделают другие. Знают они, что нам уготовано, сами составляли списки о семьях коммунистов, активистов, руководящих советских работников. – Предупредила меня Мария Курьянович, а ей было известно от служившего в полиции Костика Сивца, что в Гресске мы есть в списках на уничтожение. Такие горькие мысли одолевали меня.

Но что делать? Как жить? Ходить по миру с торбой за куском хлеба? Нищенствовать мне никогда не приходилось, даст Бог, и не придется. Не заслужила я этого, потом своим поливая родную землю…

Все же я пошла в бывший районный центр Гресск, что за 35 километров от нашей деревни Борцы. Пошла к высшему немецкому начальству бургомистру Душевскому и коменданту Лидерману требовать земли и справедливости.

Удалось немного подъехать на повозке, везли сдавать оккупационным властям награбленное добро. Здесь было зерно, картофель, одежда, солонина.

Вызвало удивление, что везут клюкву и бруснику. Где это награбили?

Конвоировали обоз вооруженные полицаи. Многих я уже знала в лицо по засадам у моего дома, видела на собрании при роспуске колхоза и дележе народного имущества. Они охраняли порядок оккупационных властей.

Рядом шагали красноармейцы – приписники со связанным руками. Их вели на регистрацию в Гресскую комендатуру. Вернутся ли? Здесь были Быков, Лапак, Кравцов, Бордюк, Пятница, Продан, Хохлов и другие, которых я еще не знала.