Размер шрифта
-
+
Вот именно так и никак по другому - стр. 5
ни петух, ни кот, ни лиса Андревна.
Ах ты, лисонька-лиса, наглая морда,
ах ты, петушок, скалолаз, весёлая тушка,
ах ты, волк-щелкун, ах ты, заяц ушлый,
ах ты, кот-певун, дюже умный, гордый —
были вы мне женою, сестрою и мужем.
Ой ли, ай ли! – пошёл я кофий пить
в своём безумье,
и вдруг котофей Гога исчез, загордясь грудью,
и зачем он, приблуда, исчез, или умер совсем —
не знаю,
но кота такого уже у меня не будет.
Но зато остались у меня лиса да петел,
волк да заяц, заяц да волк, лиса да Петя.
Ах ты, лисонька лиса, наглая морда,
ах ты, петушок, орун, весёлая тушка,
ах ты, волк, щелкун, ах, ты заяц —
пушная торба,
…
были вы мне женою, сыном и мужем.
Эх да ух! Поймали лису бабы,
любо, люто их глазу сверкала шкурка,
уж любили они её нежно, лупили слабо.
Хороша получилась у бабы одной шубка.
Но зато остались у меня петел Петя,
волк да заяц, заяц да волк, волк да петел.
…
Ах ты, петушок Петрович, весёлая тушка,
ах ты, волк, горечь моя, ах ты, заяц чёрный,
…
были вы мне женой и мужем.
Мама, мама! Поймали фашисты Петю,
оторвали хвост его многоцветный,
угрюмый гребень
(я глядел, убогий, тогда в бинокль),
а в апреле кто там сидит на небе,
если так отобрали, убили коку.
Но зато остались у меня волк да заяц,
волк да заяц, заяц да волк, волк да заяц.
…
…
Ах ты, волк последний, ах ты, заяц последний
…
были вы мне кем-то и кем-то.
Скоро, скоро придут и за мной и возьмут
руку,
и возьмут ногу мою, и возьмут губы,
даже синие глазки твои у меня отнимут,
всё возьмут – только волчью и заячью муку
не отнять им, ибо терпеть убыль,
а они не хотят ни терпеть, ни гибнуть.
Ибо скоро конец голубой и быстрый,
ультракрасный и медленный, будто карри,
будет волк рычать, будет заяц биться,
будет масло пускать золотые искры,
будут ждать меня многоумные твари,
будут плавать в уме, как в лазури, лица:
кот и петух, петух и лисица.
«Было горло красненьким, голодным, прогорклым…»
Было горло красненьким, голодным, прогорклым,
горькое, как масло, слепое, жадное горло —
жалким и жадным горлышко, как рыбёшка,
было,
всех проглотила жадная жалкая рыба.
А ты беги отсюда, вон пошёл, скотина,
хватай за жабры и бросай, как палку.
Но уже не рыба – слышишь, не голос
и запах рыбный,
а змея цветущая, голод её жалкий.
Уж и вьётся уж, всех сожрал, мокрый:
нет у него теперь ни снохи, ни свекрови,
ни свёкра.
Грабли взял – опоздал: не жало и жабры,
а глядит на тебя несчастная морда жабы.
Ам, – сказала жаба и съела тебя. Странно,
почему она плачет жемчужно и с тоски
зеленей лука,
почему она плачет жемчужно и ломает
зелёные руки:
нет у жабы ни брата, ни мамы,
ни любимого, ни любимой – всех она съела, сука.
Всех она заманила в своё горькое, горькое горло,
в рыбку свою, в свою змеиную трубку
и свистит теперь дудкой, и ей отвечает гулко,
как в органе, то одно, то другое горло.
А твой звук – самый нежный, самый высокий,
лежи без муки, пой высоко – будет
плакать тебе: скоро жаба разбрызжет дольки,
полетят, как ракета, ноги её и руки,
полетят, как ракета, руки её и ноги,
выйдешь ты из неё, выйдут другие люди.
Май, – скажут, – ай; май, куличи да пасхи,
победили мы суку эту, рыбу, змею, жабу,
будем лапками в лапту играть; царские
примерять глазки.
А у меня горло болит: жалко жабу.
Взял я мёртвое горло, склизкую трубку в тряпку
(тошнило меня, тряпкою взял, боялся),
вырыл ямку и горло укрыл в грядку:
спи спокойно, недолго уже осталось.
Страница 5