Восставшее поколение - стр. 18
Я подошел к нему. Дети с женой остались чуть поодаль. Все его тело было красным, в страшных ожогах. И ни следа одежды, как и у нас.
– Сержант, ты слышишь меня?
В ответ невнятный стон.
– Браток, ты слышишь? – Я не решался дотронуться до него, боясь причинить боль обожженному телу.
Вдруг он тихо, но разборчиво пробормотал:
– Позови моих.
– Да, сейчас позову, потерпи.
– Ждите три года.
– Что ты сказал?
– Ждите три года. Так … говорили … на разводе. Ждите три года. Сами поймете. Позови моих.
Я подумал, что ничем не могу в этот момент ему помочь, надо идти к его товарищам, которые вызовут врачей.
– Держись, брат. Сейчас мы позовем твоих.
Я нарвал травы и, как мог, укрыл ею от поднимающегося солнца тело впавшего в забытье парня. Мы прошли вдоль речки метров пятьсот. Где-то здесь уже должен быть пост. Но ничего и никого не было. Вообще никаких следов. Прошли еще какое-то расстояние. Вот поворот реки. Здесь должен быть мост. Вон холм, за которым обычно виднеются крыши хуторских хат. Не видно ни моста, ни крыш. Только обычная прибрежная растительность. Девственная природа донского края. И ни единого следа человека.
– Так, ждите меня здесь. Я переплыву речку, заберусь на холм, осмотрюсь и сразу назад.
– Саша, не оставляй нас!
– Я быстро, туда и обратно. Нам надо понять, что происходит. Стойте здесь, чтобы я вас видел.
Осторожно пробравшись сквозь камыш, я переплыл неширокий ерик. Растительность на выжженном склоне холма была менее приятной. То и дело попадались какие-то колючки. Пока взбирался на невысокий холм, два раза сильно уколол ступни. Но поднявшись наверх и оглядевшись по сторонам, я и думать забыл о такой мелочи. Здесь пойма Дона заканчивалась, а к югу начиналась настоящая степь – километры желто-буро-зеленой травы, островки ковыли и невысокого кустарника. И ни следа цивилизации. Ни домов, ни линий электропередач, ни дорог, ни лесополос. На севере виднелась широкая пойма Дона, со всеми ее ериками, озерцами, старицами, болотцами. Видна была и зеленая, извивающаяся, сплошная полоса прибрежного леса, за которым должна нести свои воды великая река. Пока я стоял и всматривался в эту прекрасную, завораживающую и абсолютно нереальную для современной Ростовской области картину, у меня в голове носились мысли, состоявшие исключительно из нецензурных слов.
Когда мы вернулись к сержанту, он был мертв. Я оттащил тело поближе к песчаному берегу, вырыл палкой и руками неглубокую могилу, которую мы забросали глиной, песком и дерном. Место отметили пирамидой из трех палок метра по полтора, связанных сверху полосками коры. Я попросил жену прочитать молитву, потому что сам не знал ни одной, но она находилась в ступоре и не могла ничего произнести. Поэтому я прижал их к себе, и мы недолго молча постояли рядом со свежей могилой.
Обряд погребения совершается в какой-то степени на автоматизме. Он полезен для исполняющих его людей – как психологически, так и духовно. На какое-то время наш мозг занимает себя сравнительно простыми «техническими» мыслями вместо того, чтобы тяжко горевать или изводить хозяина невеселыми думами о бренности бытия. Но после совершения обряда неизбежно приходит черед задуматься о будущем, в моем случае, прежде всего, о будущем моей семьи.
Размышляя о последних словах старшего сержанта и вообще о всем, что он рассказал, я составил у себя в голове такое представление о случившемся. Это не были какие-то там антималярийные мероприятия, их не должны проводить с привлечением такого числа военных, и тем более с активным участием особистов. Это, скорее всего был некий секретный эксперимент, в результате которого участников могло забросить в иную, скажем так, реальность. Забросить только тела, без одежды и предметов из нашего мира. И вернуться назад участники эксперимента смогут каким-то образом через три года, в лучшем случае. Примерно так я и описал свое понимание ситуации жене, упустив фразу «в лучшем случае».