Волчья дорога. История времен тридцатилетней войны - стр. 20
– Если конечно его можно так назвать.
– Почему же нельзя, можно. Утро, оно завсегда доброе. Когда не последнее. – усмехнулся сержант, откашлялся и продолжил:
– Тут такое дело, герр капитан. Вчера ночью на поле. Олухи то эти деревенские. Ой, скажу я вам, дров они хорошо натаскали, много. На пару талеров. Это по меньшей мере, а если с душой к этому подойти – Яков обернулся на каблуках и сердито посмотрел на улыбающегося в бороду сержанта. Знал он это сержантское «с душой» отлично знал.
C того сталось бы продать деревенским их же собственные дрова. А потом ещё раз, их соседям. А потом дождаться, когда все передерутся, торжественно разнять и снять со всех штраф за нарушение земского мира. В свой карман, разумеется – старый вояка проделывал такое не раз и не два на капитанской памяти. Только тогда шла война и жаловаться пострадавшим было некому.
– Дрова, говорите? Сжечь одного самозванного оберста? Даже не думайте, мастер-сержант.
Сержант обиженно засопел, сверкнул на капитана злыми глазами.
– Вот я то, капитан, как раз и думаю. Я – думаю. – повторил он, упрямо, сквозь зубы выговаривая слова, – О том что идти нам на юг. Долго. Вначале пустошь, потом Эльба. И единственный мост – в Мюльберге, правильно?
– Да, другой дороги здесь нет. – подтвердил Яков, уже понимая к чему тот клонит.
– И в ящике денежном у нас, как всегда, мышь повесилась.
Опять нечего возразить.
– А в Мюльберг без денег ходить… Сами понимаете, капитан…
Яков понимал. Отлично понимал. И ему это совсем не нравилось.
– Перебьются. – холодно бросил он. Сержант вдруг улыбнулся
– Ну, я, положим, перебьюсь. – тут сержант улыбнулся ещё раз, будто вспомнил что-то приятное, – Вы пуританин. Ганс женат, Лоренцо, – последовал ещё один короткий смешок, – этот выкрутится. А остальные, – улыбка исчезла, – Остальные, капитан, пойдут брать штурмом веселые дома. Весело, с огоньком, держа наперевес справку о задолженности. И, по обычаю, будут в своем праве, только поди объясни это городским. Будет бунт. К гадалке не ходи, будет.
– Дисциплина в роте – ваша ответственность, сержант. Пока вы справлялись.
– Потому и справлялся до сих пор, что такие вещи наперед думаю.
– До Мюльберга далеко – успеем подумать, сержант…
Под ухом опять заскрипели сапоги и в разговор вмешался мягкий французский говор:
– Пусть завтрашний день сам позаботится о себе, – это подошёл младший из французов, аббат Эрбле. Нашёл место для библейской цитаты. Сержант только сплюнул на снег и ответил – сердито, сквозь зубы:
– У господа нашего апостолы под командой были. Числом двенадцать. А у меня уроды. Числом под сто. Поневоле приходится
– Сержант – оборвал его Яков, прежде чем старый волк до богохульства не договорился.
От ворот раздались удар, крики и сдавленный мат – на горке повозка вывернулась у людей из рук. Кто-то отпрыгнул, кто-то получил по ноге. Судя по отборным ругательствам серьезно никого не зацепило, но все-таки… Капитан устало махнул рукой. – Ладно, сержант, один день даю. Дневка. Все равно надо обоз перепаковать, перетянуть все, что можно. Переход будет долгий.
Сержант усмехнулся в бороду и пошёл
– Что-то старый волк сегодня не в духе, – заметил Эрбле, провожая взглядом уходящего вояку.
– Это не «не в духе», – ответил Яков, – это так, лёгкое раздражение. Вот когда он действительно не в духе… – тут капитан оборвал фразу, выругав сам себя в душе за глупость – о таком чужим не рассказывают. Тем более чужим французам. К счастью для него, аббат решил сменить тему: