Во власти Деспота - стр. 42
«Как и ты сам».
Не вижу смысла разводить полемику, поэтому просто молча закидываю голодным уткам ещё пару кусочков хлеба.
Молчание затягивается. А атмосфера… мне неловко находиться рядом с этим мужчиной. Я стараюсь даже не смотреть в его сторону, потому что боюсь, он заметит, как долго я не могу отвести взгляд. Меня тянет к нему, и это плохо…
— У тебя проблемы из-за этого?
Не отстаёт. Настойчивый.
— Вы интересуетесь с определенной целью?
— Да. Мне это действительно интересно.
— Теперь нет проблем. Все нормально, — ещё немного целеустремленного мужского упорства, и я выдам все, что тяжким грузом лежит на душе и уже подкатывает к горлу.
— А раньше? Например, в детстве?
Я печально улыбаюсь в наступающую темноту, понимая, что он вряд ли заметит. И очень надеюсь, не почувствует неуловимых изменений моего голоса.
— Если бы у меня была возможность навсегда забыть своё детство, я бы с превеликим удовольствием это сделала.
Ну вот я и произнесла эти горькие, мучающие меня слова.
— Почему?
— Приятного мало — быть не такой как все.
— Совсем тяжко было?
— Смотря с чем сравнивать. Но в детстве было намного хуже, чем сейчас. Все же сейчас я общаюсь со взрослыми людьми, которые как минимум тактично молчат, не тыкая в мою внешность. А дети в каком-то смысле более жестоки и не прощают, если кто-то выделяется из общей массы. В институте стало немного проще и свободнее. А вот школу я ненавидела всей душой. Честно.
Тянусь к чаю, чтобы пригубить уже остывший напиток. Морщусь и вновь отставляю его в сторону.
— У меня не было подруг. Когда я считала, что наконец-то познакомилась с девочкой, которая ценит во мне внутренние качества, все надежды рассыпались в пыль, всегда. Каждый раз, — смотрю на безразмерное небо, отмечая, что здесь видны звёзды. Красиво. — Но хуже всего, что не существовало ни единого места, где бы я чувствовала себя в безопасности.
— А дома? Тебя ведь бабушка воспитывала? Они всегда оберегают внуков, — поворачиваю голову и отмечаю, что Мариб придвинулся совсем близко и повернулся ко мне корпусом, опираясь на локоть и потирая подушечной пальца бороду. Его взгляд отчего-то кажется ещё более темным и глубоким, чем всегда.
— Да. Но… она никогда меня не защищала. Она ничего мне не разрешала. Спустя годы я начала думать, что я была своеобразной галочкой в ее стремлении к воспитанию. Она всегда заставляла меня делать только то, что она считала позволительным. Если ей было холодно, то я всегда надевала свитер, даже когда на улице стояла несусветная жара. Если я не хотела доедать — она меня заставляла. Если я хотела чего-то, мне нужно было сначала заслужить желаемое. И то список был очень ограничен. Она всегда все запрещала. Самым частым ее словом было «нельзя». Нельзя лезть в верхние шкафчики — я же однозначно со стула навернусь. Нельзя помыть посуду чуть позже — именно сейчас ведь надо. Нельзя погулять после школы — как это, дома ведь ещё столько дел. Нельзя пропускать уроки даже по болезни, а то совсем скачусь по учебе. Нельзя нигде лезть и играть с остальными, так редко принимающими меня в свои игры. Мне даже бегать было нельзя. Я ведь могла упасть и разбить колени, а ей потом лечить меня… спасибо, дышать было можно, — горько усмехаюсь собственным словам, не веря в то, что я все это рассказываю постороннему человеку. Это настолько личное, что всегда сидело глубоко внутри.