Визит в абвер - стр. 15
На аэродром их увозили поздно вечером. Павел в это время как бы случайно задержался в штабе. Он видел, как во дворе, поджидая машину, нетерпеливо переминались с ноги на ногу Ромашов и Пухов. Липовый старшина и в натуре был точь-в-точь, как на фото. Лобастая голова в густой копне черных волос, низкие кустистые брови, большие, выпуклые глаза, глубокий шрам на тяжелом подбородке. Видать, он уже побывал в какой-то переделке. Внутренняя суть Пухова даже на расстоянии проявлялась в нагловатых, исподлобья, взглядах, развязных жестах. Тут можно было, не рискуя впасть в ошибку, предположить, как поведет себя этот «старшина», когда немецкий парашют опустит его на землю где-нибудь восточнее Орши или Могилева.
К штабу подкатил лимузин шефа. Этот еще хорошо сохранившийся «опель-адмирал», покрытый черным лаком и помеченный на крыльях специальными знаками, частенько курсировал между городком, в котором дислоцировалась команда, и ближайшим полевым аэродромом. Завидя его на шоссе, часовые контрольно-пропускных пунктов заранее поднимали шлагбаум. Пропуском для них служила не только сама машина с ее внушительным видом, но и красный треугольник на ее правом переднем крыле, в котором белой эмалью сверкала так много значившая буква «А»…
Разместив в просторном багажнике свои парашюты, рации и вещмешки, «младший лейтенант» и «старшина» забрались на заднее сиденье лимузина. На переднем, рядом с шофером, уселся Баркель. Он редко изменял своему правилу – лично провожать агентов. Обычно не разговорчивый, суровый, тут он неузнаваемо преображался. Такие вещи, как деликатность, учтивость, способность сопереживать, странным образом становились присущими и ему. И не только по пути на аэродром, но и там, возле уже изготовившегося к старту бомбардировщика. Расставаясь у спущенного на землю трапа с теми, кто улетал выведывать для него важные тайны, он как бы пытался невидимыми нитями привязать их к себе. Баркелю хотелось, чтобы и в дали от Германии они продолжали служить ему верой и правдой. Чтобы и там, отгороженные от него огненной чертой, неподвластные и неконтролируемые, они оставались такими, какими он знал их здесь, – исполнительными, безгранично преданными Германии и ее фюреру. В безвыходном положении (это не исключалось) они должны поступить так, как их учили: разгрызть ампулу с ядом или пустить в себя пулю. Не сдаваться же большевикам!
Глава пятая
– Слушай, писарь, – объявил на другой день гаупт-ман, явившись в штаб, – с тобой будет говорить шеф.
Он произнес эту фразу таким подчеркнуто официальным тоном, будто за нею скрывалось что-то необычайно важное, да к тому же еще и срочное.
– Со мной? Сейчас? – Павел сделал вид, что он приятно удивлен этим сообщением и готов в любую минуту отправиться к фон Баркелю. В глубине же его сознания тревожным толчком отозвалась мысль: «Уж не Ромашов ли постарался напоследок? Возможность у него была. Взял да и стукнул… По пути на аэродром».
– Точного времени шеф еще не назначил, – донеслось до него, словно из соседней комнаты, – но я думаю, что не сейчас. Днем шеф обычно очень занят. Настраивайся, пожалуй, на вечер. Сиди здесь, пока не вызовет.
Сидеть пришлось долго. Каждая минута казалась часом, ибо ни что так не угнетает, как неизвестность. Шеф вспомнил о писаре, лишь когда в штабе после дневной суеты установилась непривычная тишина. Не стучали пишущие машинки, не хлопали двери, не зуммерили требовательно и настойчиво полевые телефоны. Помалкивал телефон и на столе у начальника абверкоманды.