Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 52

– Я сделал все что мог, товарищ комиссар. Однако шрам на лице вашем останется на всю жизнь. Нехороший порез…

– Шрамы, доктор, украшают мужчин, – скокетничала сестричка, любуясь сделанной ею повязкой.

– Вот-вот! Не девица! Переживу! – похлопав по плечу старичка и, подмигнув медсестре, Тюрин вышел в коридор.

Там, у самого выхода, стояло большое зеркало.

– Черт! – заглянув в него, невольно вырвалось с его губ. – Негоже мне, Николаев, с таким рылом на люди, – сказал он своему вознице-красноармейцу, уважительно распахнувшему перед ним лакированную дверцу фаэтона.

– Под тент сядете и никто не увидит. Мигом домчу до дома.

– Не домой! В комендатуру! Аллюром! – оборвал он возницу.

– Слушаюсь, товарищ полковой командир! И туда вмиг доставлю.

«Вмиг» не удалось. Фаэтон завяз во взбаламученной массе горожан, забивших все пространство от угла Николаевской и Базарной улиц до самой крепости. Ни одна коляска не могла пробиться сквозь возбужденную толпу. Под свист, улюлюканье и под крики: «Убийцы!» – фаэтон отгоняли назад.

– Спроси, что случилось, – ткнув носком сапога в задницу Николаева, потребовал он.

– Что бузите, люди добрые?! – стараясь перекрыть галдеж, тонко прокричал он.

– Ты посмотри на него?! Храм осквернили, дитя сгубили, а он еще спрашивает!..

А одна из женщин, всем своим видом призывая обратить внимание на возницу-красноармейца, заголосила:

– Твои сотоварищи, однорогие антихристы со звездой сатанинской, подожгли Дом божий, отца Серафима со всеми православными, как гурт овец загнали на подворье главного вашего беса Афоньки.

Николаев не обиделся, но, чтобы выслужиться перед полковым командиром, замахнулся на нее кнутом.

– Дура! Бикса парапетная!

– А ну повтори! – взревел стоявший возле женщины здоровенный смугляк и с отборной армянской бранью бросился на красноармейца.

– Твоя мать бикса. И жена с сестрой проститутки, – схватив Николаева за ногу, он пытался стянуть его на землю.

И стянул бы. И разделил бы участь свалившейся с его головы буденовки. Затоптали бы, если бы не Тюрин. Выскочив из-под тента, он встал во весь рост и, грозя двумя маузерами, пальнул из них в воздух.

– Постреляю всех, падлы! – сверкал он глазами.

Людей, однако, напугали не маузеры, выплюнувшие в небо огонь, и не гневные молнии очей коменданта, а его перевязанная голова, с выступившей сквозь бинты кровью.

– Я комендант города Тюрин! Дать дорогу!.. Я разберусь, что случилось, – диким голосом бросил он в затихших на секунду людей.

«Это комендант!»… «Это комендант!»… «Расступитесь! Он разберется с негодяями!»… «Дайте ему дорогу!»… – пронеслось над головами.

Спасенный от расправы Николаев трясущимися руками дернул за поводья, и лошади уже посвободнее зашагали к воротам крепости. Тюрин все так же с маузерами навскидку стоял позади своего возницы, победно озирая мельтешащую перед ним толпу. Она, кажется, уже приветствовала его. Мол, приехал Тюрин и он наведет порядок. Афанасию это нравилось. Особенно нравилось то, что стоявшее перед охранением у самого въезда в крепость высшее бакинское духовенство, с сочувствием глядя на его перевязанную физиономию, робко дожидалось его реакции на их присутствие. Он всех их знал в лицо. И щупленького шейха магометан Мирзоева, и осанистого старшего священника грегорианского прихода Тер-Газарянца, и дородного, в смешной нашлепке на макушке, раввина Гуревича, и наглого немца, католического пастора, который был в дружественных отношениях с изгнанным из Баку большевиками нефтепромышленником Нобелем. «Пришли выручать Серафима», – отвечая на их заискивающие поклоны, догадался Тюрин.