Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 51

– Командир! Командир, смотри в меня…

– Что тебе? – скуксился, взводный.

– Ты хороший человек, командир. Сразу видно, умный. Мечеть жечь, родную маму убивать. Не жалко?

– А ну, Митяй, двинь по махнушке этого черножопого агитатора, – приказал Андреев красноармейцу, стоявшему перед импозантным лезгином лицом к лицу.

И Митяй, не долго думая, прикладом саданул его в грудь. Да так, что у того со рта брызнула кровь. Лезгин пошатнулся и, закатив глаза, повалился на брусчатку.

– Паразит! – заверещала женщина, обрушив авоську с мокрой зеленью в лицо красноармейцу.

Митяй в долгу не остался. От его удара, женщину, как ватную куклу, смахнуло под ноги обомлевших людей. И толпа взревела. И солдат накрыл град посыпавшихся на их головы инжира, яблок, помидоров, яиц и демьянок… И цепь попятилась.

– Не отступать! – стоя в потеках томата и яичной слизи, зыкнул Андреев и, вскинув винтовку, скомандовал:

: – Взво-о-од, товьсь! Поверх голов, пли!

Грохнул залп. Потом еще один. И еще.

И отпрянула в страхе толпа. На плоских крышах двухэтажек, где, наблюдая за происходящим, колготилась любопытная ребятня, кто-то из детишек с ужасом и в надрыв закричал:

– Мамочка! Ануш убили…

И полыхнул факелом Баку…

Вниз по Николаевской, в сторону крепости, в плотном окружении красноармейцев, державших наперевес стволы с примкнутыми штыками, православный казак Курдюков с чувашем непонятного вероисповедания, вели с полсотни отрешенно улыбающихся людей, которые следовали за протоиереем отцом Серафимом и в голос пели какой-то радостный псалом. Серафим в роскошном облачении, подняв к солнцу лицо, с еще кровоточащей на вспухшей переносице ссадиной, шагал впереди всех, сразу за подводами, груженными церковной утварью.

– А ну заткнись, поп ряженый!.. Щас, как двину по загривку, – замахнувшись на священника, пригрозил Андреев.

Этот замах его вызвал шквал тяжелых проклятий разноязыкого люда, запрудившего тротуары улиц, готового броситься на ненавистных солдат. Но их что-то сдерживало.

– Нехай поют, Рюрик, – великодушно разрешил Курдюков. – Уже въезжаем… Поставь ребят, чтобы ни одна тварь не проползла бы в крепость.

Подводы с церковным скарбом взводные завели во двор комендатуры, а арестованных, пока не подъехал Тюрин, сбив в кучу, оставили сразу за воротами, в кольце красноармейцев.

…Вернуться по-быстрому, как обещал Тюрин, ему не удалось. Пока отыскали хирурга, делали противостолбнячный и обезболивающий уколы, промывали, а потом зашивали рану, прошло довольно много времени.

– Быстрей, доктор! Быстрее! – торопил он.

– Что, больно, товарищ комиссар? – заглядывая ему в глаза, кротко спрашивал врач.

– Нет. Мне надобно как можно скорей быть у себя, в комендатуре.

– Спешить нельзя. Порез уж очень коварный. От самого виска… Господь уберег… Чем это вас так?

– Поп финкой резанул.

– Поп? И финкой?.. Не похоже… – удивился старичок-хирург.

– Что?.. Не мог?

– Финка не их оружие.

– Вот сподобился.

Врач ничего не ответил. Сделав на ране последнюю стяжку, он передал его медсестре на перевязку, а сам сел заполнять карточку больного.

– В ране обнаружено множество мелких осколков стекла, – не отрывая пера от бумаги, проговорил хирург.

– Стекла разбитых витражей падали мне на голову, – объяснил Тюрин.

– Рана стекольная, – продолжая писать, бормотал доктор, а закончив, сказал: