Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 15

Денег твоих они не отдали. Пусть подавятся. Главное, отпустили маму. Как немножко придет в себя, она тебе напишет.

Пожалуйста, скорей возвращайся. С тобой нам будет полегче.

Крепко целуем. Обнимаем. Очень ждем.

Альфия.

9 марта 1984 г.

                  Переводчик

майор военной разведки Самарий Калиберда,

3.

Проводив врача, Рейган не стал возвращаться в домашние апартаменты, полагая, что Нэнси, как обычно, после сеансов дремлет и мешать ей не следует. Он направился к себе в кабинет, чтобы захватить очередную порцию бумаг, которые теперь могут пригодиться, если, сидя не у дел на ранчо, ему захочется писать мемуары. В них уже не было такого, что могло ударить по психике жены. Ту копию «Сводного отчета» он по рассеянности оставил на письменном столе домашнего кабинета. И эта его рассеянность обернулась для Нэнси нервным расстройством. Она знала все, а в детали этого всего ей вникать как-то не доводилось. Она о них и не задумывалась, хотя в них-то и крылся ужас большой игры, в которой перемалывались жизни и судьбы массы никому неизвестных людей.

Здесь, в Белом доме, и там, в Кремле, игроки двигают фишки по схемам замыслов своих и не видят тянущихся за ними по земле рваных борозд, полных дымящейся кровью и кипящих людскими слезами. А тем, кто видит – наплевать и растереть. Так уж устроен мир: одним бросать кости на других, а другим следовать воле тех костей.

Сложив в стопку отобранные им еще с утра документы и, вложив их в папку, Рейган, облокотившись на нее, исподлобья осматривает свой кабинет. Уже, по-существу, не его. Через пару недель за этим столом и на этом кресле усядется новый президент. А может, он заменит их. Если станет менять, он выкупит их и перевезет в кабинет своего ранчо. За восемь лет он привык к ним.

Все здесь стало ему родным. «Мы приходим и мы уходим, а Земля пребывает во веки», – вставая из-за стола, он грустно улыбается и ловит себя на том, что сказанное им когда-то давным-давно уже кем-то говорилось… Медленно, как занавес, закрывая за собой дверь, он вспоминает: «Ну да, Екклесиаст».

Он не торопясь идет по коридору. Невидимая ранее стража становится видимой. Он каждого благодарит за службу и, не оборачиваясь и не прибавляя шага, продолжает идти – так, словно он в кадре на съемочной площадке, под пылающими софитами и объективами кинокамер, настроенных на крупный план…

В кадре – он и арка Римского сената. Он входит под ее своды… Команды: «Стоп! Снято!» – нет. И он продолжает шагать все с той же поступью Цезаря и с той же, нужной режиссеру, открытой, светящейся искрами доброжелательности улыбкой. Она у него хорошо получается. По губам режиссера он читает: «Дубля не будет». Он не видит его, но он его чувствует. И чувствует его только он, Рональд Рейган. И больше никто… Он пересекает арку и снова оказывается в до боли знакомом коридоре Белого дома. Команды: «Стоп! Снято! Дубля не будет!» – нет. А съемка продолжается…

Ему приходит странная, но не лишенная смысла мысль: за жизнью кто-то наблюдает и, режиссируя, выстраивает сюжеты, сцены, события, и кадр за кадром. Все-таки не случайно наблюдательные люди приходили к выводу: жизнь – театр, а люди в ней актеры. И эта вдруг возникшая мысль, как возникла, так и неожиданно улетучилась. Ее сменила другая. В права вступила иная мизансцена. Он чуть ли не лицом к лицу столкнулся с Нэнси.