Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III) - стр. 36

Но то, что последнее время мучило Семена, к той рекомендации матёрого знатока разведки по поводу чутья и инстинкта имело смутное и довольно косвенное отношение. И только его настоятельное хотение поверить в «уникальность выползшего из недр его сознания», вкупе с непрестанно буравящим его чувством беспокойства, понудили упрямое табу ретироваться и умолкнуть. Он боялся за жену. Она могла наложить на себя руки. Ведь у Ривы, кроме него, никого не было. Она много раз просила его быть осторожным. Не просила – заклинала. «Потеряю тебя, – с невыразимой печалью в голосе говорила она, – потеряю жизнь. В ней никакого смысла не будет».

И вот от него целых два месяца, ровно 61 день, – ни слова, ни строчки. Один бог знает, что сейчас у неё на душе… Особенно после того, как к ней средь бела дня ворвались головорезы из сектора «Z». Искали его и «пуделя». «Пуделя» – забрать, его – замочить.

Забрали же, со всеми, полагающимися, в таких случаях, жандармскими «церемониями» только Риву. Разместили в камеру, откуда периодически водили под мокричные глазки генерал-дегенерата. Так оно было или нет, он точно не знал. Но знал наверняка: так должно было быть. Чтобы знать это, не обязательно иметь семь пядей во лбу. Генерал оглоушит её страшным известием: её благоверный, боясь наказания за совершённое им тягчайшее преступление, бежал из больницы и объявлен во Всесоюзный розыск.

Риве плевать будет на то, что он совершил. Её Сёмочка ничего дурного сделать не мог. Но то, что он угодил в больницу, Риву резанёт по-живому. А недельку спустя, она начнёт думать, что его убили. В их конторе сделать такое – раз чихнуть. Вдобавок ещё, сделают вид, что его ищут.

Если бы Сёма был жив, подумает жена, он, во что бы то ни стало, дал бы о себе знать. Стало быть, с ним случилось самое худшее…

Ход её мыслей прочитывался Мишиевым, как лист открытой книги. Это-то неотвязно саднило сердце. Два месяца безвылазной отсидки в квартире о двух комнатушках, куда его поместил Бахаз, довели его до ручки. Обещанная раввином оказия, которая позволила бы ему вырваться из Баку, никак не подворачивалась. Мокрица заложил все выходы – порт, вокзал, автомобильные дороги на Ростов и Тбилиси. Каждое утро и вечер он требовал подробных докладов от всех командиров блокирующих групп. Это он знал от Бахаза, а тот в свою очередь – от Илюши – Ильяса Таирова, являвшегося «арапом» – оперативным работником особых поручений при председателе КГБ. То есть, при Мокрице. Кто-кто, а он знал если не всё, то многое, что предпринимал его шеф. Мишиев не один год ходил в его шкуре. Сначала в «арапах» Великого Кузьмича, как в Доме на Набережной называли Цвигуна, а когда его перевели в Москву, он передал его Алиеву. По этой причине коллеги, не без зависти, над ним подтрунивали. Называли «слугой двух господ». Семёна это не обижало.

Цвигун сам остановил на нём свой выбор. Он состоялся в день похорон полковника Каричадзе и крепко-накрепко запомнился Семёну. Наверное, потому, что началось всё в Волчьих воротах, на кладбище.

…Резкий порыв ветра опять, уже в который раз, сбрасывал с выросшего могильного холмика венок, на широкой ленте которого золотом, на чёрном, было написано: «Заслуженному чекисту СССР, полковнику Т.Г. Каричадзе от скорбящего руководства КГБ Азербайджана».