Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III) - стр. 25
– Охотно подъеду, сэр, – радостно отзывается профессор.
– Всего доброго. До встречи.
Отключившись от собеседника, Рейган победно взглянул на Кейси:
– Всё понял, Уилли?
– Что ты имеешь в виду? – решительно не понимая, на что намекает президент, пожимает плечами директор ЦРУ.
– Эх ты, – добродушно стыдит друга Рейган. – Ведь это так просто… Слушай. Передай своим московским охотничкам за капусткой, мы им поможем похозяйничать в огороде при одном условии. Если они на деле покажут свои умение и возможности. То есть, если в течение этого года в СССР их усилиями будет объявлен сухой закон…
– Рони, ты гений! Мне и в голову не приходило. Одновременно этим самым мы проверим степень их влияния…
Спустя час в Москву вслед за первой шифрограммой полетела другая.
Цезария – Центуриону
В беседе с Писателем, в рамках предыдущих наших инструкций, обязательно провести следующую мысль. Высшее руководство страны пойдёт на активное сотрудничество с ними и всячески будет поддерживать их на всех уровнях – если они смогут убедить Белый дом в коэффициенте своего практического влияния. Для этого им необходимо в ближайшее время поднять вопрос об ограничении такого порока, как пьянство, ставшего национальной бедой, бьющей по экономике страны.
Вам надлежит внушить им мысль, что Белый дом не может строить серьёзных отношений со страной, погрязшей в алкоголизме, и эта благородная миссия, которую они возложат на себя, станет прелюдией наших с ними деловых отношений.
Цезария
4.
Гастроном раскололся вроде грецкого ореха, вывалив на тротуар, вопящих и, цепляющихся друг за друга мужчин, женщин и детей. Если бы Семён не увидел это своими глазами, он ни за что, никогда и никому не поверил бы, что такое может быть…
Громадные витринные стёкла, опоясывающие по всему периметру магазин, с оглушительным треском разлетелись и остриями сколов драли на людях одежду и по-живому резали оголившиеся и оголённые части их тел. Асфальт, прихваченный белой ноябрьской изморозью, покрылся кровью…
Несколько дебелых мужиков, осатанело рыча: «Пархатые жиды!» – дубасили и пинали тщедушного пожилого мужчину и довольно дородную женщину, одетую в оранжевый халат, на лацкане которого телепался целлулоидный квадрат с надписью «Гастроном «Аквариум». Женщина, вероятно, была продавщицей и, очевидно, пыталась защитить этого бестолково отбивавшегося от них Тщедушного. Семён не раздумывая бросился им на помощь.
– Харэ, ребята!.. Харэ!.. – скрипя бакинским блатным жаргоном, он жёстко и бесцеремонно принялся раскидывать по сторонам «бакланов», убойно клевавших этих бедолаг.
Один из тех, кого коленом в копчик Мишиев отбросил в сторону, по-звериному оскалившись, заорал:
– Мать твою, черножопая морда, и ты захотел?!..
Поднимаясь на ноги, он из голенища сапога вытянул толстенный железный прут. Семён, аж, присвистнул. Ну, какой приём, если лом?! «Сейчас бы «макарыча», – делая шаг назад, с сожалением подумал он об оставленном дома пистолете. Но тут из бушевавшей в гастрономе свалки этому «баклану» с металлической трубой кто-то с истерической зычностью крикнул:
– Лёха! Оставь жидовскую падаль!.. Уже всё растащили…
Последнее подействовало на Лёху магически. Он на какое-то мгновение замер и вдруг, обалдело выпучившись, уставился на пробегающего мимо паренька, который, держа в обеих руках две набитые снедью авоськи, и, с трудом удерживая прижимал ещё к себе картонный ящик с зелёной наклейкой «Московская». И толстенный прут, предназначавшийся «черножопой морде», Лёха ничтоже сумняшеся обрушил на горбушку счастливого обладателя картонного ящика, в котором по-волшебному призывно позванивали бутылки. И хотя внешне Лёха выглядел рыхлым увальнем, в этот момент он преобразился и продемонстрировал грацию дикой пантеры. Почти у самого асфальта, когда Семён, зажмурившись, ждал звона разбивающихся бутылок и рыдающего выбулькивания водки, Лёха звериным и точно рассчитанным прыжком поймал ящик и вместе с ним, прямо-таки по-циркачески вскочив на ноги, уже с явно поубавившейся злостью пригрозил: