Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (II) - стр. 22

Почесав затылок, Троцкий глубокомысленно проговорил:

– Дети наши, хотя из чресел наших – не наши дети. Они нам даются. Как и мы в свое время были дадены папкам и мамкам своим. Мы все оттуда с расписанной для нас судьбой. Мы не можем не делать того, что делаем… Так что, Маняша, будь крепка сердцем.

Ефиму хотелось обнять и его. Но ему ни в коем случае нельзя было делать этого. Заподло!

Петр Александрович понимает это. Он по-отечески хлопает его по спине и возвращается назад. Кивая на закрывающейся за ним створ обитых стальным листом тюремных ворот, Коган, приложив губы к седым волосам матери, семенящей у него под мышкой, шепчет:

– Он умный мужик.

– Заумный,– не сводя влюбленных глаз с сына, бездумно соглашается она.

Однако, «заумный» Пейхвус смотрел, как в сказочное всевидящее блюдечко с катящимся в нем яблочком. Ровно через 13 месяцев день в день, Ефим был поставлен на этап в Сибирь. Мать собачонкой трусила поодаль колонны. Потом она выбилась из сил и отстала.

Как он ее любил. И как он ее мучил. Как не родной. Нет, Пейхвус не заумничал, когда после первой его отсидки, у тюремных ворот говорил: «Дети наши, хотя из чресел наших – не наши дети»…

Он теперь шагает в колонне слушателей высшей школы воров. А завязалась эта стежка к этому сибирскому этапу в те же первые дни его выхода из тюрьмы. Завязалась, как он сейчас понимает и, как это бывает, исподволь.

Дома ждала его протопленная банька, роскошный фиш и купленная мамой дорогущая бутылка французского коньяка. Она в деньгах не нуждалась. Раз, а то два раза в месяц их приносил ей сам Щеголь.

Мама неотрывно смотрела на него, как он ест и пьет и что-то без умолку говорила и говорила. О стариках Бронштейнах. Как запутался в политике их Лейба. О Блюмкиных. Об успехах в учебе Яшки. О соседях… И не единым словом о себе. Какого ей было без него.

– Ма, ты о себе… О себе… Не обижал ли кто?.. Не болела ли?..

– Нечего о себе. Никто не обижал. Не хворала… Леонид Петрович очень помогал. Да, кстати, неделю назад он уехал по важным делам в Киев.

«Ясно по каким. На гастроли»,– догадался Ефим.

– Привет тебе передавал. Просил не обижаться, что не встретил.

« Там, у тюрьмы, он вряд ли бы меня встречал. Дожидался бы здесь или в своей норе», – подумал Ефим.

– И еще вот что!

Мама подбежала к комоду.

– Тебе презент от него. Два шикарных костюмчика, четыре рубашки, несколько галстуков и еще парочка итальянских штиблетиков твоего номера. Сказал, что ты уже джентельмен и тебе надо соответствовать…

« Так оно и есть. Джентельмен удачи»,– усмехнулся он про себя.

Теперь он был в долгу. И не в малом. Придется отрабатывать. Это его не пугало. Вернет с верхушкой. Лишь бы хорошее дело придумать. Не идти же в огород Пахомыча. Щипать по мелочи теперь не к лицу. Коль драть, так королеву. Если не удастся придумать, придется ждать Щеголя.

– Ма, страсть, как спать хочется. После баньки и царской еды разморило.

– Идем, родненький. Идем, постелю тебе.

– Утро вечера мудренее,– бухнувшись в кровать, выдохнул он.

– Конечно, сынок,– не догадываясь, что он имел ввиду, подтвердила она.

Проснулся он по тюремной привычке очень рано. Стал примерять, оставленные Щеголем презенты.

– Боже! – неожиданно оказавшаяся в дверях, всплеснула руками мать.– Все, как на тебя пошито. Прямо маркиз из Парижа.