Весна воды - стр. 7
– Значит, точно сделают, – ворчал Шурик.
Так оно и бывало: чем активнее источники, приближенные к Партии холода, отрицали слухи, тем вероятнее было, что слухи эти совсем скоро станут реальностью.
Но пока Витя мог добраться до дома своим ходом. Там его ждала бабушкина пряжа и бабушкин же набор мебели. Квартира тоже была бабушкина, с соответствующим ремонтом и запахом, вот только самой бабушки в ней уже не было. Об этом Витя разговаривать не любил. Только вязать принялся как сумасшедший. Сначала Тая подумала, что его способ горевать – тупой и странный. Теперь она даже завидовала. Ничего созидательного, чтобы выразить свою боль, ей на ум не приходило.
Влада и Шура доехали до парковки у дома. Высотка уходила в небо, пронзала его шпилем, подсвечивала драматично-красным. Тая задрала голову, выглядывая окна их квартиры – темные, значит, Груня еще не вернулась с ночных бдений, как она сама называла вечерние заседания комитета по сохранению снежного покрова. Должность досталась ей по наследству. Скорее почетная, чем активная. Даже без права голоса. Но Груня не собиралась от нее отказываться.
– Зачем оно тебе? – спрашивала Тая, прислонившись к дверному косяку.
Груня сидела у косметического столика и внимательно смотрела на свое отражение, подсвеченное лампочками, что обрамляли зеркало. В контровом свете она казалась старше, чем была. Старше, чем даже стала.
– Хочу смотреть на их лица.
Кисточкой Груня смахивала тени, осыпавшиеся с тяжелых век. Потом брала карандаш и подводила губы. Все медленно. Движениями человека, который не спал толком недели две минимум.
– Думаешь достучаться до совести одним выразительным взглядом?
Груня отложила кисточку, посмотрела на Таю через отражение.
– Никакой совести не существует. Только расчет и страх.
Тая хмыкнула, подошла поближе и смахнула с черной ткани вдовьего платья Груни немного пудры.
– Будем надеяться, что им станет слишком страшно? Или что они просчитаются?
Груня на секунду прижалась щекой к ее руке.
– Кажется, именно страх и толкает их к просчету. Но нам это никак не поможет.
Пока Тая всматривалась в окна, Шурик успел пожать руку Леве, выбравшемуся из машины, и натянуть белую балаклаву. Тая скривилась.
– Зачем ты таскаешь эту гадость?
– Но-но, – захохотал Шурик и пропел: – Это че-е-е-есть моя, знак си-и-илы снега-а-а…
– Ой, да завали, – проходящая мимо Владка поддела край балаклавы и сдернула ее с бритой головы. – Без нее есть возможность забыть, какой ты идиот, а в ней совсем без шансов.
– За такие слова, детка, минимум пятнадцать суток административного ареста, – отчеканил Шурка, хватая ее за руку.
– Вот эти ваши ролевые игры, пожалуйста, до дома донесите, – попросила Тая, повернулась к Леве: – Поднимешься? Или за Груней поедешь сразу?
Тот как раз копался в рабочем телефоне. Покачал головой:
– Пока не вызывала.
– Ну, пойдем, – осторожно предложила Тая. – Пиццу доедим.
Тот не ответил, но и не ушел. Попрощался с Владой, пикнул сигнализацией машины. Вместе они зашли в парадную, кивнули консьержу, показали пропуски охране. После Тая вспомнит, что все здание словно бы заледенело. Не было слышно голосов и шагов. Никто не спускался к курьеру за заказом. Никто не тащил пьяных любовниц в лифт. И даже лифты ехали беззвучно. Только в глубине этажа плакал ребенок. Там жил папин товарищ по департаменту с молодой женой. Она успела родить до того, как начался весь этот ужас с замерзшими беременностями. Но ребеночек получился слабый, его маленькое сердечко дважды запускали еще в родовой. Тая слушала об этом за ужином и просила обойтись без физиологических подробностей, и так еда в горло не лезла. Но каждый раз, когда слышала сдавленный, почти котячий, плач в соседней квартире, представляла безвольно откинутое синеватое личико младенца и его рот, забитый слизью.