Великая грешница - стр. 42
Ах, как пела Ксения! Пела, словно певчая птица, вырвавшись из золотой клетки на сладкую волюшку. Пела ее душа.
Василий, прижавшись к древу и забыв обо всем на свете, оцепенел. Он видел чудесное лицо царевны, слушал ее необыкновенно-прекрасный голос, и его сердце сладко заволновалось, переполнилось каким-то невиданным для него упоительно-восторженным чувством, коего он никогда не испытывал. Ему вдруг неукротимо захотелось подбежать к Ксении, упасть перед ней на колени и горячо молвить:
– Ты люба мне, царевна, люба!
И княжич едва удержался от необоримого порыва. А затем ему захотелось, чтобы на царевну вдруг напали какие-то злодеи, и тогда он отважно бросится на них, всех победит своей острой саблей. Ксения перепугается, но он прижмет ее к своей груди и успокоит:
– Никого не бойся, государыня-царевна. Я всегда буду твоим заступником.
Жаль, ох как жаль, что на царевну не напали лихие люди!..
Конечно же, побывала Ксения и в избе хозяина Серебрянки. Встречал ее у ворот все тот же высоченный мужик в суконном темно-зеленом кафтане с открытым лицом и добрыми, слегка оробелыми глазами. Таких огромных людей царевна сроду не видывала. (Теперь каждый деревенский мужик будет ей казаться богатырем.)
Демша земно поклонился и, заметно волнуясь, произнес:
– Милости прошу в дом, государыня-царевна.
Впервые оказалась Ксения в крестьянской избе и приятно удивилась ее простоте и чистоте. Все было добротно и основательно. От толстенных бревенчатых стен духовито пахло смолой, тем духом кондовой сосны, который сохраняется долгие годы и который живителен для каждого русского человека.
Ксения привыкла жить в роскошных теремах, порой так изукрашенных и обряженных, что в очах рябит от сверкающей позолоты, ярких ковров и цветастых, переливающихся тканей.
Ничего подобного нет в крестьянской избе. Голые, ничем не обитые стены, дубовые лавки, покрытые рогожами, нехитрая посуда, не отделанная златом и серебром. Но больше всего привлекла царевну здоровенная глинобитная печь с полатями. Она совершенно не была похожа на печи в теремах. Те были круглые, из синих или зеленых изразцов на ножках – с колонками, карнизами и городками наверху; на изразцах изображены травы, цветы и разные узоры. В избе же Демшы стоит что-то большое и невнятное, пышущее теплом.
– Поведай мне, Демша, как сия печь сотворена.
Демша, и без того оробевший, и вовсе растерялся. Чудно! Кажись, любой человек ведает, из чего печь сбита, а царская дочь, будто чудо перед собой увидела. Аль во дворце не такие же печи?
– Чего глазами хлопаешь, Демша? Поведай государыне-царевне, – подтолкнула мужика строгим словом Мария Федоровна.
– Дык… Завсегда рад.
Демша ступил к печи и принялся показывать рукой.
– Вот то опечье, низ, битое из глины и песка основанье, далее – подпечье, простор под опечьем, а вот запечье или закут, простор между печью и стеной избы. Здесь всякий скарб хранится: кочерги, ухваты, кадушка с водой, кринки. А вот припечек или голбец. Нутро же печи зовется подом, над ним свод, впереди его – очаг или шесток с загнеткой, отделенный очелком от пода. В очелке – чело, а над шестком кожух и труба. Ничего мудреного, государыня-царевна.
Ксения улыбнулась. Демша сыпал названиями, кои ей ни о чем не говорили. Казалось, легче латынь постигать, чем запомнить все составные крестьянской печи.