Ведьмино зеркальце - стр. 11
Распрощались подруги у терема купеческого. Мирослава постояла у крыльца, глядя на то, как Храбра торопливо по дорожке протоптанной бежит к избе своей, вздохнула да сама домой пошла. Думала, спит уже Горын, загуляла она совсем сегодня, поздно пришла, да вот только дожидался ее дядька. На лавке сидел у печи растопленной, в окно все глядел.
– Поздно ты, Мира, хоть и обещала, что не задержишься.
Недоволен Горын был, а Мирославе стыдно стало. Волноваться дядьку заставила, хоть и не хотела. Загулялась, забылась под музыку веселую.
– Прости, дядя, – прошептала Мирослава да к печи поближе подошла.
Мороз ночью злее стал, продрогла Мира совсем, пока к терему сквозь пургу пробиралась.
– И как праздник? Понравился тебе?
– Понравился. – Не слышала Мирослава ноток опасных в голосе Горына, а может, то хмель в ее голове не давал опасность распознать. Скинула она душегрейку, к печи подошла, к дядьке спиной встала и губами от холода онемевшими произнесла: – Вот только продрогла я вся.
Мирослава кочергу взяла, чтобы угли в печи помешать, наклонилась, да голова у нее и закружилась. Едва на пол не рухнула. Подхватил ее Горын, к груди своей прижал. Мирослава обрадовалась сначала, что об пол не расшиблась, но как только зашептал дядька жарко на ухо ей, враз кровь от лица отхлынула.
– Ну так давай согрею тебя, Мира.
Мирослава обмерла в руках его крепких. Ужас ледяной сковал ее тело, не дал пошевелиться, душа в пятки опустилась, и показалось Мире, что чувств она сейчас лишится. Знала же! Чувствовала, что недоброе Горын задумал, но поверила Ожане, убедила себя, что показалось ей.
А руки Горына все сминали тонкую ткань рубашки, блуждали грубо по телу невинному, вызывая у Миры тошноту и панику.
– Пусти меня, дядька, – с трудом выдавила Мирослава. – Пусти, не совершай непоправимого.
– С ума меня свела, – словно не слыша мольбы ее, шептал Горын. – Сна и покоя лишила, а значит, только тебе и под силу желание мое голодное унять.
Мирослава закричала, да только спали все в деревне, никто не слышал криков ее страшных, никто на помощь прийти не мог.
Холодные слезы из глаз ее на рубашку капали, пока Горын прижимал ее к себе крепко. Застыла Мирослава от ужаса и стыда, так и стояла, пока дядькины руки по телу ее жадно шарили. Но как только треск рубашки услышала, так словно и очнулась от сна кошмарного. Забилась в руках его сильных, закричала еще пуще. Хоть и был Горын больше Мирославы, а желание выбраться из рук его, что в тиски превратились, придало Мире сил недостающих. Вырвалась она, к печи бросилась, схватила совок, углей полный, да в Горына не глядя бросила. Закричал дядька, углями ошпаренный, на лавку опустился, ладони к лицу обожженному прижал и завыл зверем раненым.
– Что ж ты творишь, дурная?! – кричал Горын.
Только Мирослава не слышала его уже – как была в рубахе порванной да босая совсем, на улицу выскочила. Ноги в снегу утонули, но не обратила она внимания на холод, что кожу ее нежную жег, так и бежала к избе соседской. Слезы лились по щекам ее бледным, дорожки ледяные оставляя. Страшно Мире было, страшно и тошно от того, что дядька чуть не сотворил с ней. Кожа горела от прикосновений его грубых, и казалось Мирославе, что вовек она от ощущений этих не избавится.
Добежала она до избы соседской и принялась в дверь колотить, что мочи было. Не открыл ей никто – спали Ожана с Храброй давно. Да вот идти Мире больше некуда было. Так и стояла она босая на снегу да в дверь колотила, пока заспанная Ожана на пороге не появилась.