В той стране - стр. 32
Ольга красила и прислушивалась. Звук машины Михаила она узнавала издали, словно голос самого Миши.
В детстве у него голосок был тоненький, девичий – звенел колокольцем. Он в школьной самодеятельности выступал, пел со сцены: «Орленок, орленок, взлети выше солнца!» Ольга всегда боялась: сейчас оборвет. Но он вытягивал высоко: «Собою затми белый свет!»
Они вместе росли, как на хуторе говорят, дружили. А вот пожениться была не судьба. Михаил во флоте долго служил. Она вышла за Анатолия.
Жили неподалеку, в соседних хуторах. Но лишь три года назад, еше при живом Анатолии, встретились как-то и вернулось прежнее, но еще горячей.
Затмил белый свет… Застил его. Ни мужа не побоялась, ни людского суда, ни дочерей.
Вернулась Роза, принялась хлопотать по хозяйству: поросятам комбикорма заварила, накормила птицу, гусей прогнала с трудом: они возвращались на растворенный баз. Но прогнала, приготовила завтрак.
– Мама, давай поедим.
– Сейчас, чуток осталось.
Она торопилась. Соседи могли зайти, увидеть. Оставался не «чуток», а добрый еще лафтак некрашеного. Роза молча взяла кисть, стала помогать матери.
После за столом Ольга чуяла внимательный дочерин взгляд и еда ей в горло не лезла.
– Ну, чего ты на меня уставилась? Не признаешь? – не выдержала наконец она.
– Да так… – смутилась дочь, опуская глаза.
– Бабы спрашивали про ворота?
– Я ни с кем не говорила.
– Теперь начнут плесть. А на мне вины нет. Чего я доброго в жизни видала? С пьяницей этим век провела. Думаешь, сладко? Изо дня в день, изо дня в день…
– А зачем ты за него замуж шла?
– Тогда он не пил.
Ольга не стала есть. Поднялась, сказала:
– Покрашу сразу забор. А то одни ворота. Ты в огород иди, прополи да полей.
Ей хотелось быть одной, без дочери. Мягко ходила кисть по гладкому дереву. Ничто не тревожило слух. Хуторской день вставал нешумно – воробьиный гвалт, щебетанье ласточек да кукушка в займище годы считала: ку-ку, ку-ку, ку-ку… Сколько их… Вроде немало прожито. Дал бог веку, да не дал счастья.
Может, и пожила она лишь в девичестве да год-другой после свадьбы. Анатолий был чернявый, красивый на лицо, на гармошке играл, пел. И шофер – на хуторе первый. А ревнивый… Ужас. Да и как было не ревновать такую гоголушку? Хорошенькая, бровастая, ясные глаза и стать… С какой стороны ни глянь – цветок лазоревый, не девка.
В ту пору Ольга торговала в магазине, и молодые мужики подворачивали туда на нее поглядеть, словом перекинуться с белозубой ластуньей.
Заезжего отпускника, чью-то родню, Анатолий гнал от магазина машиной, грозя задавить, до самой речки. И загнал его в воду, во всей одежке.
Любовь была – всем на зависть – да в овечий хвост коротка.
Из магазина Ольге пришлось уйти: недостачи и недостачи. «Мыши, проклятые, все точат», – объяснял на хуторе Анатолий.
– Ты там – главная мышь, – смеялись люди.
Потом у него отобрали права и кончилось шоферство. Одно лишь вино не кончалось до самой смерти. Он и помер-то не по-людски: с получки набрал вина, в брошенную хату залез, и нашли его там лишь на третий день, мертвого.
И что светлого было в прошедших годах? Ругня да слезы. Лишь только дочери. Но с ними забот… А потом появился Миша.
Появился, и стало легче жить. А уж когда помер муж, Ольга задумала накрепко: будет по ее, она – хозяйка. Дочерей – замуж, свекровь пусть уходит – не мозолит глаза. Здесь и свои старики найдутся, Мишина мать. С Михаилом жить, он в дом придет. Жененка у Миши была невидная, прихварывала, быстро старела. А Ольга и теперь, в свои сорок с лишним лет, останавливала взгляд мужской. Статная, в теле, лицом пригожая, коса вокруг головы. Колхозной работы она век не знала: сначала – в магазине, потом – кладовщицей да учетчицей. А в доме ее свекровь жалела и, искупая вину за непутевого сына, ломила и в огороде, и в доме, и девчата на ее руках росли.