В тени веков. Погребённые тайны. Том II - стр. 58

– Что еще за письмо? – наемница прищурилась, не решаясь принять загадочное послание, однако рука уже дрогнула и повисла над куском бумаги, скрученном в трубку. – Что в нем?

– Даже вестникам не всегда положено знать, что они доставляют. Но мой совет: если не хотите проблем, возьмите письмо. Таковы правила, и не стоит ими пренебрегать хотя бы ради собственного спокойствия. А возможно, даже и безопасности.

Последние слова еще больше насторожили Мелон, которая уже ожидала настоящего подвоха, но все же приняла свиток и, надломив печать, скрепляющую нить, развернула его. Глаза быстро пробежались по короткому тексту, который буквально ввел в замешательство.

– Не понимаю, – сухо произнесла Или, вновь и вновь перечитывая письмо. – Должно быть, это какая-то ошибка.

– Исключено, – отрезал здоровяк. – Все, что покидает Пламенный Чертог, не может быть ошибочным и случайным.

– Значит, выбора нет? Что ж… Спасибо. Только что мне теперь с ним делать?

Посланник же, ставшие свидетелями передачи и совершенно не интересующиеся содержимым послания, без лишних слов развернулись и просто удалились из подвала, оставив вопрос без ответа. Их уверенный чеканный шаг прозвучал на лесенке и растворился где-то там, наверху. Старик же, явно ждавший скандала или драки, решив, что в подворье засели преступители закона, тоже засеменил прочь, несколько раз оглянувшись, с любопытством таращась то на послание, то на наемницу, которая поспешила закрыть дверь.

– Кто бы мог подумать! – прищурилась Илилла, откладывая меч в сторону и, словно все еще не веря внезапной удаче, вновь изучила послание, поднеся его к свече. – Если это действительно не глупая шутка, то, похоже, во дворец мы все-таки попадем. Но кто постарался? Боги, что же вы мне на это раз приготовили?

Крепкая рука нависла над большой свечой, опускаясь все ниже и ниже, пока пламя не коснулось бледной кожи. Облизав ладонь, оно колыхнулось от дыхания и затрепетало, словно крохотная птаха, привязанная нитью за лапу и не могущая улететь. Вторая рука спокойно лежала на столе и пальцы монотонно постукивали по холодному железу, будто отсчитывали секунды. Сейчас, прикованный к фитилю, огонь казался такой жалкой стихией, что стоило одного дуновения ветра или сильного дыхания, чтобы тот погас. И все-таки даже столь крошечный, он был способен причинить хоть не значительный, но вред: опалить, оставить после себя отвратительные следы от «обжигающего поцелуя», или вырваться на свободу, едва свеча опрокинется. Ладонь нагревалась и нагревалась, пока жар стал нестерпимым. Издав сдавленный хрип, искатель одернул руку и тут же бросил взгляд на покрасневшую кожу. Какой же, в сущности, пустяк, но столько проблем способен доставить. Мысли о слабой человеческой природе, о его собственной ничтожности даже перед чем-то малым, как свечной огонь, мгновенно вспыхнули в сознании, впились в него, точно острые шипы, и привели в ярость. Лицо Флаина внезапно исказила дикая злоба; дико взревев, он вскочил со стула и одним движением смел все, что стояло на столе. По полу разлетелись стальные футляры с письменами, тарелки с едой, вслед за которыми полетел и кувшин с белым элем. О шершавый камень со звоном ударился подсвечник, из которого вылился горячий воск, а свеча, расколовшись пополам, погасла. Но и после этого успокоение не пришло, все было как раз наоборот, и ярость лишь еще больше разгоралась, явно не желая затухать. Тяжело дыша, Флаин по-волчьи окинул зал бешеным взглядом, стиснул зубы и сделал несколько широких шагов к окну и обратно, без жалости пиная попадающиеся под ноги свитки. Сейчас они казались ему такими же бесполезными, как и его собственные силы. Бесценный дар и немощное проклятие одновременно, то, что могло дать невообразимую власть, но вместо этого томилось в незримых оковах в клетке внутри тела. И даже те знания, которые он собирал многие годы, позволяли лишь подпитывать ее, но не освобождать. Да, Мелон получил многое из того, за чем охотился по всему Кордею и вне его, и находил там, куда не станет соваться даже самый прожженный, искушенный и опытный искатель. И платил за то пусть не всегда, но все же огромную цену, на которую не всякий – а может и никто – в здравом рассудке не осмелился бы. Вслед за уже пробудившимися в сознании думами зашевелились и сомнения, возник невыносимый зуд из неудовлетворенности, ярости и отвращения. Отвращения к себе и тому, что лежало на его плечах с первых дней появления на свет. Что он пытался исправить столько десятилетий, но сумел лишь еще больше загнать себя в клетку. И даже если пожелал, то не смог бы избавиться от ноши и клейма вер-сигельта.