Размер шрифта
-
+

В смирительной рубашке. Стихи первых парижских лет - стр. 5

. В перепечатанном публикатором перечне среди прочих указана подпись Поплавского, из чего, конечно, должно следовать, что он в эти дни всё ещё был в Париже. Между тем в оригинале документа, как удалось убедиться, его подпись отсутствует, за неё был ошибочно принят автограф художника Сергея Карского[29]. Из этого можно сделать обратный вывод: факт, что поэт не появился на торжественной встрече московского гостя, на которой присутствовали самые разные его друзья и знакомые, скорее, говорит о том, что в конце ноября он уже находился в Берлине.

Исследователи, впрочем, единодушны во мнении, что Поплавский отправился в путешествие не один, а с Терешковичем, но подтверждений этому никто из них не приводит. Терешкович, разумеется, был в Берлине и в 1922-м, и в следующем году – если следовать опубликованной хронологии, первая его персональная выставка открылась там 2 октября 1922 года, а вторая такая экспозиция состоялась в апреле 1923-го[30]. Но вернулся художник, видимо, не вместе с Поплавским, как об этом сказано в том же издании, а значительно позднее, – по крайней мере, встречу с ним в Берлине 2 июля 1923 года зафиксировал Владислав Ходасевич[31].

Из берлинских знакомств поэта уверенно можно назвать Пастернака и Шкловского, упоминаемых самим Поплавским[32], Вадима Андреева, дружба с которым продолжится в Париже, и поэтессу Татиду, с которой у него в одном из кафе случился неприятный инцидент[33]. Он наверняка повстречался и с поэтом Семёном Либерманом – строки этого будущего соучредителя литературной группы «4 + 1», куда входил и Андреев, взяты для эпиграфа к тому самому берлинскому стихотворению. Вадим Андреев оставил короткое воспоминание о своём друге в мемуарной повести «Возвращение в жизнь»:

Здесь же, в кафе на Ноллендорфплац, познакомился я с Борисом Поплавским, ненадолго приезжавшим из Парижа в Берлин. В то время он увлекался точностью, ясностью и простотой. Помню, как поразил он В. Шкловского, сказав, что больше всех современных поэтов любит В. Ходасевича. Тогда я ещё не знал, что Борис, не изменяя себе, оставаясь искренним, может защищать совершенно противоположные точки зрения. Он как бы не осознавал противоречивости своих слов: с одного литературного берега к другому он легко перекидывал невидимый для других мостик. От Поплавского я впервые услышал имена А. Гингера, Б. Божнева, Ильязда (Илья Зданевич), о том, что в Париже, кроме Бунина, Мережковского и Гиппиус, есть «молодые», не только в своих литературных стремлениях, но и политически расходящиеся со «стариками»[34].

Под «кафе на Ноллендорфплац» имеется в виду кафе “Leon” на углу Бюловштрассе, в котором с осени 1922 года регулярно проходили собрания русского объединения «Дом искусств», устраивались чтения докладов и диспуты. Именно там выступали Андрей Белый, Алексей Толстой, Владислав Ходасевич, Илья Эренбург, художник Иван Пуни, молодые поэты Георгий Венус и Анна Присманова, фольклорист Пётр Богатырёв, те же Пастернак и Шкловский, наконец, посетившие город с ознакомительными и пропагандистскими целями Зданевич и Маяковский[35]. В двух изданиях утверждается, что в Берлине Поплавский появлялся на выступлениях будущего лидера Лефа или даже с ним встречался[36]. Но никаких прямо указывающих на это данных не сообщается – скорее всего, единственным источником для таких заключений послужил рисунок Поплавского в его тетради 1922 года. Это изображение головы мужчины средних лет в кепке было впервые опубликовано как предполагаемый портрет Маяковского (при этом вся тетрадь была отнесена к Берлину), а позднее оно уже со всей определённостью было представлено как его берлинский портрет

Страница 5