Устал рождаться и умирать - стр. 64
– А ну, сисястая Ян, и ты, толстозадая Су, выметайтесь из нашего дома, живо! Надоели хуже горькой редьки! – рявкнул я, выйдя из себя.
Думаете, они хоть чуточку осерчали? Как бы не так, лишь захихикали с наглыми ухмылками:
– А вот согласитесь вступить в кооператив, мы враз и уйдем. А коли не согласитесь, наши задницы тут у вас на кане и корни пустят, побеги пойдут, листочки, цветочки, плоды завяжутся, вымахаем большими деревьями, так что и крышу в доме снесем!
Но больше всех меня бесила У Цюсян. Может, потому, что когда-то они с матерью жили вместе и делили одного мужа, она обращалась с ней совершенно бесцеремонно:
– Мы с тобой, Инчунь, не одного поля ягоды. Я – служанка, Симэнь Нао насилованная, а ты – его обожаемая наложница, двоих детей ему родила. Тебе и так страшно повезло, что ярлык «помещичьего элемента» не навесили и на трудовое перевоспитание не послали. Все благодаря мне, потому что ты ко мне неплохо относилась. Это я перед Хуан Туном за тебя словечко замолвила! Но ты должна понимать разницу между огнем тлеющим и огнем полыхающим!
А у этих шалопаев под предводительством Мо Яня языки чесались и энергии было хоть отбавляй. В деревне их в этом поддерживали, в школе поощряли – для них это была, считай, редкая возможность пошуметь. Вот они и скакали, и прыгали, как пьяные обезьяны. Кто на дерево заберется, кто оседлает стену вокруг двора, и знай орут в жестяные рупоры, будто наш дом – оплот реакционеров, а они ведут битву, чтобы деморализовать врага:
Частника мостки – доска, удержись, шагнешь пока, вниз сыграл, а там река. А коммуна – путь до звезд, социализм – золотой мост, бедность – прочь, богатство – в рост. Лань, упрямый господин, ты в тупик зайдешь один. Мышь одной своей какашкой портит уксуса кувшин. Баофэн, Цзиньлун, Цзефан, почешите свой кочан. Коль с отцом не разойтись, век и вам в хвосте плестись.
Все это рифмоплетство – Мо Яня работа, он сызмальства на это горазд. Ух, как я зол на тебя, Мо Янь, паршивец, ведь ты же – названый сын матери, мой названый брат! Всякий раз в канун Нового года мать посылала меня к тебе с миской пельменей! Тоже мне названый сын, названый брат! А раз он родственных отношений не признает, я решил тоже не церемониться. Зашел за угол, достал рогатку, прицелился в Мо Яня – он взгромоздился на развилке ветвей и, прищурившись, орал в жестяной рупор в сторону нашего дома – и выпустил пульку в гладкую, как тыква-горлянка, голову. Тот с воплем полетел вниз. Но прошло совсем немного времени – трубку выкурить не успеешь, – глядь, а этот паршивец снова на дереве. На лбу шишка с кровоподтеком, а сам знай покрикивает в нашу сторону:
Лань Цзефан, вслед за отцом ты идешь не тем путем. Коли снова будешь драться, враз в участок отведем!
Я поднял рогатку и прицелился снова. Он отшвырнул рупор и соскользнул вниз.
Не выдержав, отца стали уговаривать Цзиньлун с Баофэн.
– Пап, давай, может, вступим? – сказал Цзиньлун. – А то в школе нас и за людей не считают.
– Вслед пальцами показывают, мол, вон дети единоличника, – добавила Баофэн.
– Пап, смотри, как производственная бригада работает – все вместе, со смехом, шумно, весело, – продолжал Цзиньлун. – А вы с мамой все одни да одни. Ну соберем на несколько сот цзиней больше зерна, и что? Бедные, так все бедные, а богатые, так все богатые.