Устал рождаться и умирать - стр. 15

, «умен, кто шагает в ногу со временем». Не упрямься – зачем превращаться в камень, что загораживает дорогу! Ни к чему эта твоя непреклонность. Мы много людей перековали, поспособней тебя, все теперь по струнке ходят. Я, Хун Тайюэ, скорее кошке позволю в своей ширинке спать, но чтобы ты у меня под носом единоличником оставался – не потерплю! Все понял, что я сказал?

Глотка у Хун Тайюэ луженая, натренированная еще в ту пору, когда он бычьим мослом народ завлекал. Было бы диво дивное, если бы с такой глоткой да с подвешенным языком он не стал чиновником. Даже я отчасти проникся его речью, когда наблюдал, как он с высоты своего положения выговаривает Лань Ляню. Сам на полголовы ниже Лань Ляня, а мне казалось, что наоборот, значительно выше. Когда он упомянул Цзиньлуна и Баофэн, сердце сжалось: скрывавшийся в ослином теле Симэнь Нао места себе не находил, переживая за две частички своей плоти и крови, оставленные им в переменчивом мире людей. Лань Лянь мог стать им и защитой, и зловещей звездой, сулящей несчастье. Тут из западной пристройки вышла моя наложница Инчунь – где взять сил, чтобы забыть время, когда я делил с ней постель в союзе, от которого родились эти дети! Наверняка перед тем, как выйти, успела повертеться перед вставленным в стену осколком зеркала. На ней крашенная индатреном синяя куртка, просторные черные штаны, на талии повязан синий фартук с белыми цветами, на голове – платок из того же материала, что и фартук; все опрятно и гармонично. Изможденное лицо в лучах солнца: этот лоб, эти глаза, эти губы, нос – все всколыхнуло нескончаемый поток воспоминаний. Вот уж поистине славная женщина, горячо любимое сокровище, которое так и хочется спрятать за щеку и никому не показывать. Разглядел ее Лань Лянь, ублюдок. А взял бы в жены рябую вдовушку Су – да пусть даже в Нефритового императора [39] обратился, разве она идет в сравнение! Подойдя, Инчунь согнулась в низком поклоне:

– Вы, почтенный Хун, человек большой, не взыщите с нас, подлого люда, вам ли опускаться до простого трудяги.

Напряженное лицо Хун Тайюэ тут же заметно смягчилось, и он поспешил воспользоваться благоприятным моментом:

– Инчунь, ты сама прекрасно знаешь историю вашей семьи – вы двое можете, как говорится, «разбить треснувший кувшин», пустить все на самотек. Но нужно подумать о детях, у них вся жизнь впереди. Лет через восемьдесят ты, Лань Лянь, поймешь: все, что я говорю здесь сегодня, – для твоего блага, для блага твоей жены и детей, мои слова – мудрый совет!

– Я понимаю ваши добрые намерения, уважаемый Хун. – Инчунь потянула Лань Ляня за руку. – Быстро проси у почтенного Хуна прощения. А о вступлении в кооператив поговорим дома.

– Тут и говорить нечего, – заявил Лань Лянь. – Даже родные братья делят между собой имущество. А что доброго в том, когда собираются вместе люди из разных семей и едят из одного котла?

– Тебе и впрямь хоть кол на голове теши, настоящий «булыжник в соленых овощах: солью не пропитывается» [40], – разозлился Хун Тайюэ. – Ладно, Лань Лянь, воля твоя, оставайся сам по себе на отшибе. Но погоди, еще посмотрим, чья возьмет – сила нашего коллектива или твоя. Сейчас я уговариваю тебя вступить в кооператив терпеливо и по-доброму, но наступит день – сам будешь на коленях умолять, и этот день не за горами!