Ушли, чтобы остаться - стр. 43
– Как-нибудь уж, – повторяла глуховатая Евдотья, точно советуясь со святыми на иконах, которые в стародавние времена прадед приобрел у богомаза.
Для одних время в Кураполье тянулось не спеша, со скрипом, будто несмазанная подвода с ленивой конягой, для других бежало без оглядки, как резвый рысак. В круговерти будней в поселке проглядели, как пошла в рост внучка Евдотьи, перестала быть сопливым несмышленышем.
Первым на это обратил внимание директор восьмилетней школы. Готовя к очередному учебному году справку о всеобуче, он узнал, что Антонине Емельяновой уже исполнилось семь лет, не поленился прийти к Евдотье:
– Почему не записываете внучку в школу? Не желаю получать выговор в районо, скажут, плохо привлекаю детей к учебе. Извольте первого сентября привести к нам девочку.
– Не в чем идти, – виновато сказала Евдотья. – В галошках иль валенках, чай, не пустите, а другой обувки нет.
И на тетрадки с учебниками грошей нет – до пенсии лишь десятка осталась…
Директор переговорил в поселковом Совете, и Евдотье выделили «на предмет покупки для внучки-первоклассницы» 850 рублей. На свалившиеся как снег на голову деньги бабка приобрела добротные мальчиковые ботинки на толстой подошве и резиновые сапожки, которые приглянулись в магазине.
– В распутицу станешь ходить в резине, иначе кожаная обувка развалится. Носи и береги, чтоб долго прослужила, – мудро наставила Евдотья, и первого сентября Жалейка пришла в школу при полном параде – в новых ботинках, в перешитом из бабкиного гардероба платьице с рюшечками. На уроках сидела не шелохнувшись, не сводила взгляда с учительницы, еще не веря, что попала в новый мир. На большой перемене столкнулась с мальчишками из третьего класса:
– Тю, шкилет приперся!
– Безмамкина, беспапкина!
Жалейка втянула голову в плечи и, как бычок, готовый боднуть каждого вставшего на пути, ринулась на обидчиков. Мальчишки не ожидали такой прыти от первоклашки и дали стрекача.
С того дня к прополке, поливу огорода, стирке, мытью посуды девочке прибавилось выполнение домашних заданий, дел навалилось так много, что засыпала как убитая.
В конце сентября, когда в предзимние дни Кураполье окутало серебро паутины, возле дома Евдотьи с визгом тормозов остановился грузовик. Хлопнула дверца кабины, затем пропели петли калитки, проскрипели под шагами доски крыльца.
На стук Жалейка откинула с двери крючок и увидела на пороге женщину в пушистой кофте, узкой, обтянувшей крутые бедра юбке, цветастой косынке на высоко взбитых волосах. Некоторое время женщина всматривалась в девочку, затем выронила хозяйственную сумку, и к ногам Жалейки выкатилось нечто ярко-желтое, круглое, похожее на мячик.
– Тонечка, родненькая, кровинушка моя! Вытянулась-то как, повстречала бы где, не признала за свою!
Жалейка не успела и глазом моргнуть, как оказалась обхваченной сильными руками, прижатой к груди, обсыпанной поцелуями. Незнакомка пахла чем-то далеким, но удивительно близким. Попыталась вырваться, однако женщина держала крепко и цепко, щекоча невиданными в Кураполье черными (в поселке все были белоголовы), как воронье крыло, волосами.
– Где мать, то есть бабка? Снова у чужих спину гнет на огороде? Ей давно за семьдесят, поберечься надо. Не предупредила о приезде, чтобы удивить и обрадовать, свалиться как снег на голову. С мучениями отпуск выбила: по плану положено зимой отдыхать… – женщина как заведенная сыпала словами, затем подобрала с крыльца апельсины и вошла в дом.