Улица свежего хлеба - стр. 6
– Будешь танцевать, – рукой он грубо взял её за ягодицу, заставляя вздрогнуть. – Будешь раздеваться, – пальцы смяли кожу, оставляя следы. – Пока не останешься голой.
Она попыталась вырваться, но он лишь сильнее прижал к себе, и голос сменился на животный рык:
– И ты сделаешь это горячо. Потому что, если я уйду отсюда твёрдым как камень… – зубы сомкнулись на мочке уха, заставляя её вскрикнуть. – То твоему брату конец. Твоей матери – конец. Тебе – конец.
Тимур отстраняется, и его глаза сверкают безумием. В них – обещание. Угроза.
– Ты будешь видеть только меня. Каждую ночь. Каждый день. Пока не сделаешь, то что я требую.
Забава широко раскрыла рот, ей хотелось плакать и умереть одновременно. Как кто-то может быть таким садистом и больным? Что она сделала, чтобы заслужить такого человека в своей жизни?
Он отпустил ее и сел, кожа кресла скрипнула под его весом, когда он разваливается, как король на троне. Его пальцы снова за барабанили по подлокотнику – тук-тук-тук – словно отсчитывая последние секунды неповиновения.
– Не вини меня за неверные решения, – казалось в его голосе звучит почти сожалеюще, но в глазах – только холодное торжество. – Ты сама выбирала это. Снова и снова.
И самое страшное – он прав. Всплыли воспоминания: её согласие на первую работу, первую взятую сумму в долг, первое предательство самой себя. Да, она выбирала и выбирает. Забава опустила глаза. Пол пропитан чужими напитками, липкий под её ногами. Какой позор.
Взгляд Тимура поменялся – стал тяжёлым, тёмным, ненасытным. Как у волка, который уже почуял кровь.
– Просто сделай это.
Она подняла голову и встретила его тлеющий взгляд.
Первый шаг. Второй. Тело будто само вспоминало… постылые движения. Его взгляд – тяжёлый, как свинцовый щит, – ползет по её телу, словно выписывая пером по мокром пергаменту клятву. Каждый изгиб, каждое движение её рук – строфа в похабной поэме, которую он читает, обжигая губы языком в предвкушении. Белая шея, как лебединый изгиб под луной – его пальцы сжимаются на подлокотнике, точно представляя, как перехватывают это горлышко. Грудь вспыхивает под её же ладонями, как два опальных солнца, запретных, но таких манящих. Он чувствует их вес на своём языке уже сейчас. Живот, как впадина, тень между рёбер – здесь его зубы оставят метки сильного самца, не человека. А потом её пальцы скользят туда, и он замирает. Весь мир замирает. В такт музыке, в такт её легкому дыханию, в такт грешному, сладострастному падению руки…
Глава 3
В полумраке движений её тело становится противоречием. Каждое движение – предательство собственной гордости, каждая дрожь – признание власти, которую она так яростно отрицала. Забава откидывает голову, обнажая горло – жест капитуляции, но её губы приоткрыты в немом стоне, будто шепчут проклятие или молитву. Пальцы скользят по бёдрам, раздвигая их с показной небрежностью, и внутри у нее – предательское тепло, пульсирующее в такт мужскому темному дыханию.
Платье, прозрачное как грех, взмывает в воздух – конечный барьер, брошенный назло. Оно падает на пол, и теперь между ними только дрожащий воздух и невысказанные обещания.
Тимур наблюдает, и его пальцы напряженно сжимаются на коленях, оставляя морщины на дорогой ткани. Она отворачивается, но изящная спина выгнута, ягодицы напряжены – зовут, даже когда она ненавидит себя за это.