Украина на перепутье. Записки премьер-министра - стр. 41

Вскоре слово взял маститый академик-геолог. Вначале он рассыпался в похвалах прекрасной и понятной графике доклада, затем стал рассказывать, насколько его поразила математическая архисложность диссертации. Не преминул заметить, что он ничего в этой части не понял. Затем академик перешел к анализу новизны геологического содержания диссертации, и мажор постепенно перешел в минор. Закончил он тем, что порекомендовал эту часть работы существенно переделать.

После этих выступлений председатель ученого совета предложил не проводить голосование, чтобы, как он выразился, дополнительно не огорчать соискателя. Было предложено считать возможным после соответствующих доработок еще раз принять диссертацию к рассмотрению.

Я был поражен таким исходом рассмотрения, ведь все классические репетиции защиты были проведены: это и защита на кафедре, и «предварительная защита». Конечно, для меня эта история послужила назидательным уроком. В оставшиеся до защиты месяцы я упорно работал над докладом, чтобы у членов совета сложилось четкое и ясное представление о проделанной работе. Странно, больше тридцати лет прошло, а я как наяву вспоминаю все перипетии, связанные с этим делом.

На фоне большой и серьезной работы мне вспоминаются и комичные эпизоды. Как водится, на докторскую диссертацию необходимо получить определенное количество солидных отзывов. Мой руководитель, созвонившись с очень известным академиком, направил меня к нему за отзывом. «Мы с ним вместе воевали – отличный мужик», – сказал он мне в напутствие.

И вот я в кабинете этого уважаемого ученого. Кроме меня в кабинете находится его помощник, человек очень угрюмого вида. Большой стол перед академиком засыпан листками рецептов, и он, перекладывая бумажки с места на место, искал какой-то нужный для себя рецепт. «Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты нужные рецепты складывал в одно место, а ты все сваливаешь в кучу», – сказал он в сердцах, обращаясь к своему помощнику. Тот ничего не ответил, видимо, предпочитая отмолчаться, а не оправдываться.

Я представился. Академик вышел из-за стола и обнял меня как родного человека. «А вы Татьяну Ивановну знаете? Как она, жива-здорова? Она ведь с моей мамой на балу у Льва Толстого танцевала», – спросил он у меня. Я ответил, что Татьяна Ивановна, сотрудница нашего института, и не жива, и не здорова, поскольку две недели назад ее похоронили. «Так отчего же она умерла?» – удивился он. «Я точно не знаю, но думаю, что от старости – все-таки 92 года». «Ну, а похоронили-то достойно?» – продолжал он расспросы. «Я не был на похоронах, но думаю, что достойно».

Академик глубоко задумался, думаю, прошло минут пять, как вдруг потом оживился, подошел к селектору и дал указание вызвать машину, чтобы немедленно ехать на похороны. Услышав это, я очень деликатно напомнил ему, что похороны уже прошли две недели тому назад и ехать сейчас не имеет никакого смысла. Тогда он усадил меня в кресло и попросил рассказать, как прошли последние дни Татьяны Ивановны. Я мало что мог ему рассказать об этом, поскольку о самом факте ее смерти узнал из объявления, висевшего в вестибюле института.

Последовала опять длительная пауза, и потом все вновь повторилось: машина к подъезду, вопросы о последних днях. Я с тоской посмотрел на помощника, абсолютно безучастно сидевшего рядом во время этого разговора, и понял – отзыва не будет, самое время откланяться. Когда я рассказал эту историю своему руководителю, его это не удивило: «Золотой мужик был, но два года назад, когда был в Италии, схватил инсульт. Случилось бы это у нас – давно бы на кладбище лежал, ну, а там – отходили. Иногда только забывается, а так, в целом, нормально себя чувствует», – прокомментировал он мой рассказ. Поскольку я никогда не видел этого уважаемого человека в нормальном самочувствии, а в состоянии полузабывчивости наблюдал, то мне нечего было сказать по этому поводу. Думаю, мы, молодежь, тогда чересчур нетерпимо относились к проявлениям старости.