Учитель. Назад в СССР - стр. 6
С трудом мне удалось разлепить веки, морщась от нудного, монотонного, гундосого голоса Вовки, в котором слышались усталые женские нотки. Я моргнул, с недоумением уставившись на спинку кресла с белым матерчатым наголовником. Закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул пару раз. Снова открыл глаза, ничего не изменилось. Только Вовка принялся безостановочно нудить, запрещая кому-то из пацанов баловаться.
– Тёма, не стучи ногами по креслу, ты мешаешь дяде спать. Тёма, оставить в покое кнопку, сломаешь кресло. Тёма, милый, не стучи машинкой по стеклу. Разобьёшь окошко, и самолётик упадёт вместе с нами.
Но почему у Вовки такой странный голос? Угу, и почему Володька сбрил усы…
Я потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.
«Самолётик? – удивился я. – Какой, к ежам, самолётик?»
– Женщина, угомоните своего отпрыска! – приказал Вовке недовольный бас.
Женщина? Какая женщина? Какой самолётик? Похоже, я наглотался воды и ловлю глюки.
– Простите, Тёмочка просто устал, вот и шалит, – залепетал женский голос.
– Ремня Тёмочке всыпать, и враз усталость пройдёт, – продолжал возмущаться мужской бас.
– Это не по-советски! – возмутился молодой, звонкий контральто.
– Вы ещё скажите, что детей лупить нельзя, – ехидно высказалась дама лет сорока.
– Конечно, нельзя! – воскликнула моя соседка.
– Нас ремнём воспитывали и вон, гляньте-ка, нормальными людями выросли! – к разговору подключилась женщина глубоко бальзаковского возраста.
Я слушал весь этот горячечный бред и тихо офигевал: за всю жизнь мне даже сны цветные никогда не снились, а тут такие качественные галлюцинации. Может, у меня сердце остановилось, и меня экстренно с того света вытягивали, а вот это вот все – последствия сердечно-лёгочной реанимации?
Тем временем скандал разгорался. Я вздохнул, открыл глаза и всё-таки рискнул оглядеться по сторонам. Вовка оказался молодой девушкой, на руках у которой сидел бутуз лет пяти и азартно долбил пожарной машинкой по спинке соседнего кресла. Дородный мужчина лет пятидесяти, с густыми усами и насупленными бровями требовал у молодой мамочки угомонить ребёнка.
Рядом со мной сидело то самое звонкое контральто, которое утверждало, что воспитывать детей ремнём – метод не советский. Машинально отметил, что грудной голос соседки очень подходит её внешности. Была она вся какая-то уютная, мягкая, с бархатными ресницами, вишнёвыми губами, со светлой русой косой толщиной в половину моего запястья.
Я покосился на высокую грудь и внезапно заёрзал на сиденье от приятных, но неуместных сейчас ощущений.
Переключил внимание на старуху Шапокляк, которая ратовала за кнут в процессе воспитания. Впрочем, «старуха» – это я погорячился. Худая дама в возрасте за пятьдесят с длинным носом и стогом сена на макушке выглядела элегантно, несмотря на невзрачный пиджак из прошлого века и большой приплюснутый блин на голове.
Я склонялся к мнению Шапокляк в плане воспитания. Женский коллектив детского дома разбавляли два мужика – трудовик и сторож. И оба воспитывали нас скорее кнутом, чем пряником. Трудовик прививал манеры метровой линейкой по мягкому месту, а мог и рейкой вдоль хребтины протянуть за нарушение техники безопасности. Сторож справлялся крупкой лозиной и подзатыльниками. И ничего, выросли, в люди вышли, только выправка крепче стала.