У черты заката - стр. 49
– Вы с ними поменьше, они не тому еще научат. Как вам нравится этот спор?
Дора Беатрис пожала плечами и подбросила мячик, поймав его ракеткой.
– Я вообще ненавижу политику – это сплошная грязь. И слишком много крови. Не понимаю, как Пико может интересоваться этой гадостью! Вот Сандино умер за родину, и теперь его же обзывают большевиком. Как это все печально и… противно! Больше всего я люблю музыку, вот. Неоконченная симфония Шуберта, или его «Аве Мария», или Девятая Бетховена – хотя это совсем разные вещи, я вовсе не в смысле какой-то параллели, – за это можно отдать все политические программы и все революции мира. Вы не согласны?
– Я же вам сказал, в музыке я вообще ничего не понимаю, а политика… Как вам сказать, это дело сложное. Вот я у вас спрошу одну вещь: вы знаете что-нибудь о своих предках? Ну, скажем, как звали самого далекого, кем он был и так далее.
– Самый далекий предок? – Дора Беатрис удивленно взглянула на собеседника, не понимая неожиданного вопроса. – Ну… был такой дон Педро Мануэль Гонсальво де Альварадо, капитан-генерал испанской короны. А что?
– Сейчас объясню. Видите – вы знаете, кем был ваш прапрапрадед, а я не знаю даже своего деда. Знаю только, что мой отец, родом из Эстремадуры, приехал сюда в трюме вместе с другими эмигрантами. Так? Теперь представьте себе на минутку, что на свете не было всей этой «крови и грязи», как вы говорите, и не было, в частности, французской революции. Сидели бы вы сейчас вот так, рядом, с сыном эстремадурского arriero13?
– А-а, я понимаю, что вы хотели сказать… Ну да, но… – Дора Беатрис пожала плечами. – Это ведь просто нормальный прогресс… Конечно, люди не могли все время жить со всякими сословными предрассудками! Все это изменилось бы так или иначе, правда?
– Само собою ничего бы не изменилось. Как же вы себе это представляете – что в один прекрасный день наши гранды так просто взяли бы и отказались от своих привилегий?
Дора Беатрис помолчала, вертя в руках ракетку.
– Я не знаю, – сказала она наконец. – Я знаю только, что все это слишком страшно – если за социальное равенство нужно платить такой ценой. Вы вот упомянули о французской революции… А вспомните, скольких жертв она стоила? Разве это не ужасно!
– Без жертв ничего не делается, нужно только видеть цель.
– Ну, хорошо! Я вовсе не спорю против этой цели. Но почему люди непременно должны убивать одних, чтобы дать счастье другим? Вот чего я не понимаю!
– Я тоже не понимаю, – засмеялся Хиль. – Очевидно, такова жизнь, что ж делать! Вот вырастете, займитесь политикой и покажите нам пример.
Дора Беатрис сделала гримаску.
– Спасибо, предпочитаю заниматься музыкой.
– Это безусловно приятнее.
– Конечно! – с вызовом сказала она.
Хиль посмотрел на часы.
– Как летит время, – пробормотал он, подавляя зевок. – Не правда ли, донья инфанта Дора Беатрис Гонсальво де Альварадо?
– Что вы издеваетесь над моим именем? Не вижу в нем ничего смешного…
– Какой же тут смех? Гонсальво де Альварадо! – повторил он торжественно. – Звучит, звучит, ничего не скажешь.
– Послушайте, хватит, – покраснела черноглазая «инфанта».
– Молчу, молчу. Чертовски некстати этот карнавал – нужно работать, а настроения нет. Сегодня я с ног до головы окатил водой какую-то девчонку. Всемогущий аллах, как она визжала!