Тяжёлая корона - стр. 21

– Мы найдем способ столкнуть вас снова, – недовольно нахмурившись, говорит папа.

Он возвращается в дом, оставляя нас с Адрианом на террасе вдвоем.

С его уходом я испытываю невероятное облегчение.

Только наедине с Адрианом я могу почувствовать себя в доме уютно. Но даже тогда я знаю, что кто-то может наблюдать за нами. Один из братков, одна из многочисленных камер, развешанных по дому, или сам папа, стоя у окна.

Или его авторитет, Родион Абдулов. По моей коже пробегают мурашки, когда я оглядываю двор, чтобы убедиться, что его нет поблизости. Это главный товарищ моего отца, которого я ненавижу почти так же сильно, как папу. Родион представляется мне отцовским цепным псом – жестоким, безжалостным и слегка безумным.

Он вечно шныряет повсюду, приглядывая за мной даже тщательнее, чем отец, и жаждя сообщить ему обо всем, что увидит. Я всегда чувствую, как его поросячьи глазки скользят по моей коже.

Но, к счастью, не сейчас.

Адриану не приходится беспокоиться ни о чем из этого. Он может отдыхать на своем стуле, нежась в солнечных лучах, одетый во что пожелает.

За братом не наблюдают так пристально, как за мной, и у него гораздо больше свободы. Ему достаточно следовать правилам и делать в свободное время что заблагорассудится.

У меня нет ни минуты для себя. Все, что я делаю, все, что я говорю, разбирается позже по крупицам.

– Что случилось? – спрашивает Адриан.

– Ничего, – раздраженно говорю я.

Я скидываю халатик и сандалии и ныряю в воду.

Это бассейн олимпийского размера, расположенный в великолепном оазисе цветущих деревьев и скрытый за живой изгородью. Наш двор мог бы располагаться прямо за Версальским дворцом. Наш дом – это храм из мрамора и стекла, полный предметов роскоши, которых я никогда не видела в Москве: полы с подогревом и вешалки для полотенец, холодильник размером с гардеробную, шкафы размером с целую квартиру.

Но я все это презираю. В чем смысл жить в Америке, если я так же несвободна, как была дома?

Здесь для меня ничего не изменилось, а может, даже стало хуже. Потому что папа считает, что американский индивидуализм и гедонизм могут нас развратить. И он еще крепче взял меня в ежовые рукавицы.

Я надеялась, что мне позволят посещать уроки музыки в одном из многочисленных учебных заведений города, но отец строго запретил. Мне остается лишь заниматься самостоятельно, как и раньше, но я не знаю, когда и где смогу это делать – папа пока отказался покупать пианино для нашего нового дома. Он постоянно кормит меня «завтраками», делая вид, будто это будет наградой за какое-то особенное поведение. Но я думаю, отцу просто нравится отказывать мне в чем-то, в чем я нуждаюсь, в одной из немногих вещей, которые делают меня счастливой.

Адриан тоже прыгает в воду, хотя я знаю, что он предпочитает загорать, а не купаться. Он проплывает всю длину бассейна вместе со мной взад и вперед. Когда я отталкиваюсь от стенки и плыву кролем, он делает то же самое. Когда я переворачиваюсь на спину, он повторяет за мной. Брат плавает быстрее меня, хотя практически не тренируется. Адриан держится в одном темпе со мной, пытаясь увлечь меня в плаванье наперегонки.

Спустя несколько кругов я действительно ускоряюсь, но брат и не думает отставать. Прекрасно понимая, чем это закончится, я, тем не менее, прибавляю скорость, а затем изо всех сил отталкиваюсь от стенки, проплывая полбассейна под водой, и потом стремительно работаю руками, пытаясь доплыть до противоположной стенки быстрее него.