Ты моя война - стр. 18
Чайник щёлкает, и я с улыбкой до ушей наливаю кипяток в чашку.
– Ты понимаешь, что ты в плену? – раздаётся над ухом, вздрагиваю от испуга, рука дёргается, я ошпариваю кипятком вторую и кричу. – Вот же дура! – цедит сквозь зубы парень.
А мне так больно, что плевать на его слова. Из глаз льются слёзы, пострадавшая рука моментально краснеет.
– Дай сюда! Принцесса, твою мать. Кофе себе сделать не можешь, – продолжает сыпать оскорблениями.
Забирает у меня чайник и, схватив за запястье, тянет к раковине и подставляет руку под холодную воду. Боль притупляется, и я, совсем некрасиво шмыгнув носом, поднимаю глаза на него, и дыхание перехватывает. Он обжигающе близко, настолько, что я чувствую его горячее и тяжёлое дыхание на своей щеке. От него пахнет кофе, табаком и чем-то ещё… чем-то тёплым, почти родным, но таким опасным, что всё внутри стягивается в тугой узел.
Я поднимаю глаза осторожно, будто боюсь, но не его, а чего-то необъяснимого даже для самой себя. А он смотрит на меня прямо, не моргает, не двигается. В его глазах, глубоких, тёмно-карих, почти чёрных, как чернила, нет ни одной эмоции. Я не вижу злости, раздражения, только хищное спокойствие. Взгляд убийцы, который знает, как действовать, чтобы вызвать страх. Человек, который умеет быть тишиной перед выстрелом. И не могу оторваться, они притягивают, как ледяная вода в жару, когда знаешь, что будет больно, но тянешься всё равно.
Брови у него будто вырезаны ножом. Резкие, графичные, живые. Подчёркивают каждое движение глаз, каждую перемену в выражении. Сейчас они напряжены, но не удивлены. Он изучает меня, как будто я не человек, а часть сложной задачки. Смотрит, как на запутанную схему, которую надо решить. Не пощадить, не пожалеть, а разобрать.
Чёрт! Он весь как с обложки. Скулы чёткие, челюсть сильная, резкая, двигается, когда он сжимает зубы, и я слышу этот звук, хруст терпения. Кожа загорелая, и я замечаю на шее рисунок татуировки, ускользающий под воротник. Выглядит уверенно, словно у него всё всегда под контролем.
И губы.
Я не хотела бы на них смотреть, но смотрю. Полные, чёткие, нижняя чуть припухшая. Он прикусил её? Только что? От злости? Мне уже известно, что эти губы умеют говорить жёстко, могут ранить. Но я почему-то думаю, что могут и… Нет. Нет. Не туда, Влада!
Он держит мою руку под холодной водой, я дышу резко, неравномерно и вдруг понимаю, что вообще забыла, что мне больно. Она всё ещё горит, но я чувствую только его. Запах, дыхание, его пальцы на своей коже, захват цепкий, мужской.
Его глаза, губы в двух сантиметрах от моих, кончики носов едва не прикасаются другу к другу.
Потому что наклонился, ведь он выше, шире, само собой, сильнее. И молчит, а это давит больше, чем любые слова. Я смотрю на него, и мне страшно. Но не потому, что он может меня убить. А потому что я не хочу и не могу отвести взгляд. Потому что не могу понять, с чего вдруг он кажется родным.
Ратмир усмехается, и это выводит меня из этого гипноза, отвожу взгляд, чувствуя, как краснеют щёки, и тут же морщусь от боли.
– Иди сюда, – грубым тоном бросает и, не отпуская моей руки, выключает кран.
Ведёт меня к дивану, толкает, чтобы я села, и уходит обратно. Рука болит неимоверно, меня трясёт, и хочется плакать, но я мужественно держусь.