Три Ярославны - стр. 11

– Как думаешь, хватило бы одного корабля, чтобы погрузить все это добро?

Ульв прикинул и говорит:

– Думаю, трех кораблей не хватит.

– Это как грузить, – говорит Харальд. – Если, скажем, без дружины и коней…

Тут Чудин оглянулся на них строго, и они замолкли.

– Жаль, Феодора с собой не взяли, – говорит Чудин, сотворив молитву. – Ему бы поглядеть такое диво.

Харальд говорит:

– А теперь можем мы увидеть конунга?

– Ах, Харальд, – качает головой и улыбается грек. – Нетерпение более пристало женщине! Для мужчины же лучшее дело – с дороги искупаться и отдохнуть в термах.

Он почтительно приглашает Харальда идти дальше, и Харальд скрепя сердце идет, и остальные тоже. И человек, в знак чести приставленный к Харальду, не отстает от него и снова заводит свою музыку на флейте.

Они приходят в термы, как называется у греков баня, и снимают с себя одежду, оставаясь наги. И идут с Катакалоном и Михаилом Пселлом в мыльню, сделанную из мрамора и украшенную мозаикой. Спафарий объясняет:

– Эти узоры были свидетелями иных времен, когда люди еще не знали Бога!

Потом посмотрел на варягов и говорит:

– Мечи могли бы с собою и не брать.

Харальд отвечает:

– Наши мечи, и дело наше.

Чудин, видя, как насмешливо переглянулись греки, говорит Катакалону:

– Не взыщи, спафарий! Тебе смешно, что мы наги, да с мечами, а нам смешно, что писарь твой наг, да с дощечкой и пишет на ней даже в бане.

Протоспафарий Пселл догадался, что речь о нем, но не понял, что сказано, потому что не знал славянского языка, на котором говорили русс, грек и варяги.

Катакалон говорит:

– Этот человек не писарь, но ученый муж и хронограф, и пишет он для того, чтобы потомки знали о делах наших дней. Он и твои подвиги опишет, Харальд, и ты прославишься в веках, коли и вправду их совершишь!

Харальд промолчал, ибо негоже хвастать тем, чего еще не сделал. Но Ульв сказал:

– Можешь не сомневаться.

А Эйлив прибавил:

– Да только узнают об этом не по его дощечкам, а из песен самого Харальда.

Дерзки были эти слова, но Катакалон не рассердился, а улыбнулся ласково и говорит:

– Правда, Харальд, я и забыл, что ты сам скальд. Как это у тебя поется: «Русская дева в Гардах меня замечать не хочет?»

Харальд опять промолчал, только нахмурился. А Ульв говорит как бы невзначай:

– Сдается, не зря мы взяли с собой мечи.

Но тут в термы вошли несколько синих людей, как мы называем курчавых жителей Африки, и при них были морские губки и ароматные масла. И они принялись мыть и растирать всех с великим искусством, так что каждая мышца загоралась, как в бою.

Потом их сменили семь прекрасных дев, они укутали каждого в белые ткани и отвели в мраморную же, но сухую палату, где накрыт был стол с вином и яствами.

И когда хозяева и гости возлегли за столом, рабы разлили вино, а приставленный человек снова заиграл на флейте, спафарий Катакалон поднял чашу и говорит:

– Рад я, Харальд, что ты принял наше приглашение, ибо, поверь, нет выше счастья и больше проку, чем служить благочестивому василевсу и великой Византии!

Харальд выпил свое вино и говорит:

– Теперь-то уж мы сможем повидать конунга?

Катакалон поморщился и отвечает:

– Я понимаю, что тебе не терпится совершать подвиги во славу Елизаветы. Но не такое это простое дело – увидеть благословенного порфироносца.

– Чего же сложного? – говорит Харальд. – Русского конунга может увидеть всякий, и без церкви и бани.