Три самоцвета для ведьмочки - стр. 31
— Вдруг там люди? — возразила Агаша.
— Люди? — подозрительно сощурился Андрат. — О бабке своей беспокоишься?
— Вы правда её видели, дядя Андрат?
— Её ли, нет ли… Лавдюха, которой сто лет в обед, и то краше. Постарела Яснина. Окликнул, так она такого стрекоча задала, что я рукой махнул. Ежели нравится бабке в этой аномалии, так пусть проваливает.
— А другие? Туда и другие могли угодить, которые не хотят.
— А-а-а… купчишка напел? Явился тут. Орал, будто его вместо песка в костёр желаний закинули. Сын, мол, у него пропал. Заставлял за грань отправиться да вывести парня оттуда за руку. Нашёл себе прислужников! Пришлось успокоить маленько. Да не сильно! Чего ты побледнела?
— Как же?
— Бродит тут кругами, плачет. Ничего, дедушка леший, как сжалится, выведет его на тракт.
Агаша кивнула и попыталась обойти храмовника, тот схватил её за рукав:
— Куда собралась?
— Хочу поглядеть, что в этой аномалии происходит.
— Ишь, чего удумала! Не пущу.
— Дядечка Андрат, — елейным голоском запела девушка, — пустите. Там же бабуля моя, ничего плохого мне не сделают.
— Нет! Вертайся на хутор! А лучше в Ореховку сходи. Деревенские Панну ждут, чтобы сады от шелкопряда заговорила. А раз нет её, придётся тебе.
— Я не знаю, как матушка это делала.
— Вот и выясни! Нечего глупостями заниматься. Своё дело исполняй.
— Разве шелкопряд моё?
— А как же? За рекой-то, говорят, беда! Урожая не будет, всё пожрал окаянный. Даже дубы стоят без листьев. Одна паутина кругом. Иди-иди! Ореховские не простят, если ведьма не избавит их от беды.
Андрат угрожающе поводил посохом, намекая, что Агаше с опытным храмовником не сладить, тем более у него ещё двое в подчинении. Пришлось отложить поход в аномалию до лучшего момента. Тут требуется помощь лешего, хотя уговорить Деда тоже непросто. Попрощавшись с храмовником, ведьмочка сделала круг, осматривая любимые места лесовика, и вскоре наткнулась на двоих мужчин. Один — полный, богато одетый — сидел прямо на земле, уткнувшись лбом в колени. Плечи его подрагивали, а нос издавал хлюпающие звуки. Второй — по виду слуга — стоял, согнувшись, и гундосил:
— Господин корд, поедемте домой! Супруга ваша все глаза выплакала! Поедемте! В лавках надо порядок навести, а то ведь разворуют всё! Дело-то ваше погибнет! Жалко.
— Ы-ы-ыыы… у-у-ууууу… — завывал мужчина, в котором Агаша узнала отца Элеля. Он поднял мокрое лицо, уставился на подошедшую девушку бессмысленными глазами, продолжая издавать протяжные звуки: — И-и-ииии…
— Что с ним? — спросила Агаша у слуги.
Тот сокрушённо покачал головой:
— Храмовник ума лишил, не иначе! Молитву какую-то сказал, мол, Карачалию так легче станет. А разве ж это легче? Сына-то забыл, так и ничего другого не помнит! Прав был череп-то! Не надо было старому ворону верить!
— Разве храмовник ворон-то?
— А кто ж? Других стариков не повстречали.
— Не-е-ет… — покачала головой девушка и наклонилась, всматриваясь в лицо Карачалия. — Пойдём, мил человек, к бабке Лавдюхе тебя отведу. У неё изба большая, пустит переночевать. Кваску нальёт. Вкусный у Лавдюхи квасок-то! Во всей Ореховке такого не сыщешь.
Купец перестал завывать, но с земли не поднялся, так и хлопал мокрыми ресницами, глядя куда-то в сторону. Агаша зашептала подчиняющее заклинание. Не хотелось ей бросать папашу Элеля в лесу без помощи.