Три дня после Рождества - стр. 11
Сознание Германа словно раздвоилось. Это было совсем как показывают в кино – не обманывают. Одна часть, добропорядочная и кристально честная, сжалась в малюсенький комочек и вопила от ужаса необходимости срочно вызвать всю полицейскую бригаду обратно, в этот дом. Вторая побуждала его к активным действиям. Какой-нибудь доморощенный психолог назвал бы это базовым инстинктом самосохранения, но лейтенант Юров прекрасно осознавал как именно это называется. И с точки зрения людской морали, и в соответствии со статьями Уголовного Кодекса…
Прежде всего он ещё раз проверил надёжно ли спрятаны на груди шапка и перчатки. С трудом вытащил себя из продавленного кресла, оставляя чёткие, уж постарался!, следы на подлокотниках, смазав все возможные предыдущие. Порылся, не стесняясь, на полках, потеребил ручку фрамуги…постоял немного в раздумье и спустился на кухню. После долгих поисков, уже отчаявшись, нашёл два целлофановых пакета и большие перчатки, в которых погибший хозяин убирался иногда, видимо.
При воспоминании о жертвах и ночном происшествии его опять замутило – «все же маловато у него опыта в этом плане» – но он справился и довольно споро поднялся наверх. Времени оставалось в обрез. Сколько просидел, страдая, в кресле, Герман не имел ни малейшего понятия. Надо ускоряться, никто не поверит, что он два часа одну маленькую площадку осматривал.
«Странное рождественское утро у меня получается, только и делаю, что сижу в прострации незнамо сколько».
Закравшаяся посторонняя мысль испугала его – вот опять отвлечётся на простое, человеческое, и конец! Лейтенант полиции натянул на руки стариковские перчатки, поверх пристроил пакеты. Проводить обыск такими «лапами» было совсем не сподручно, но он и не собирался «тотальный шмон», как говаривал их майор, устраивать. Ему лишь надо отпечатки подчистить, да удостовериться, что там, за супер-пупер креативным панно не осталось случайно его вещей. И где-то же должны быть ключи от Матрёшкиной машины.
День первый. 9
Слегка надавив на деревянную «змейку»-сучок, Герман без усилий сдвинул панно в сторону и остановился рассматривая комнату. Его передёрнуло. В комнате стоял запредельный холод… или это от нахлынувших воспоминаний?
Матовое с простым узором в клетку стекло полукруглого окна пропускало не много света, но вполне достаточно, чтобы удостовериться – все так, как ему вспомнилось.
Обшитые фанерой крашенные стены, сбитая из поддонов низкая кровать с толстым тюфяком, по углам два так же собранных «кресла»-стула, окрашенные в жёлтый и оранжевый цвета. В изголовье кровати все ещё горело бра – тусклая лампочка под металлическим конусом. На смятом стёганном слегка замызганном одеяле лежала девушка, одетая именно так, как задержалось в памяти.
На первый взгляд она словно спала, пристроив голову на вытянутую руку, поджав ноги в винтажных сапогах-чулках на неимоверной платформе …
Но никто не будет спать в таком холоде, даже в длинной дурацкой лохматой шубе с пришитыми в разнобой помпонами и никто не будет спать с открытыми глазами…Только сейчас, при белом свете, Герман увидел, что глаза у неё карие, носик бульбочкой, пухлые губы… так и остались окрашены в яркий зелёный цвет…Осторожно обойдя кровать, он приблизился к вытянутой руке и попытался нащупать пульс через все своё защитно-целлофановое сооружение. Подобрал с полу сдёрнутый и так испугавший вчера парик, тоже весёленькой, зелено-розовой расцветки, пристроил его в стянутый с левой руки пакет. Посмотрел под кроватью, приподнял за самый краешек подушку – вроде ничего.