Третий - стр. 2

То, что не было ни нормальной зимы, ни человеческой весны, я списал на воровство снега и времени партией нарушителей. То, что лето, раннее и чистое, вломилось ко мне, одетому в поношенное и грязное, с прошлогодним скелетом и бородой, то я списал на чаяния соблюдателей заповедей. В утро очередное я стоял на крыльце своего дома-сарая, пуская по прошлогодней траве долгую карандашную тень, как веган на ранней автобусной остановке. Не было ползания мурашек по спине, не мёрзли пальцы, не видно было выдыхаемого тёплого воздуха из моего рта. Всё потому что теплота лета была самой настоящей, а мой холодный сон завершился. Пора было делать шаг со ступеньки вниз, в мир, породивший меня. Мир солнечного света, растений и их интимности – фотосинтеза.

Подобно людям с их воззрениями на правила и порядок жизни, растения тоже имели некоторое деление. При том, что всё имело общий смысл, незатейливую тягу к размножению и передаче потомкам своего наследственного материала, многое живое разделялось на две части. От самой крохотной мошки до ужасного создания – человека – можно было проследить эту линию раздела. Одно, или одни, использовали ресурсы на благо себе, впитывали, отращивали, набирали массу и этим, как размножением своим, мешали всему остальному живому лишь в той части, в какой один окурок мешает лежать другому, расположенному очень близко. Вторая часть мира жизни, вроде бы делала тоже самое, крепла, ветвилась, блестела пером и чешуёй, но она была способна убить другое живое, не принадлежавшее к собственной породе. Границы бывали стёрты, как с крапивой, к примеру. Опасная, она никого не могла убить, всего только притворялась. Или нарцисс, мягкий и ранимый, подарочный комплект, по правде был убийцей цветов, осознанным и прирождённым, но маскировался под прелесть. Всюду, сколько хватало моей памяти и памяти тех, кто передал мне свою память, это деление присутствовало. Всё дышащее состояло из двух. В животном мире это примитивно трактовалось как травоядные и хищники. В мире насекомых, растений, то было или не изучено, или словно было исключением. Отсутствовало в ряде случаев подходящее слово, но на уровне кода каждый понимал, чем муравей отличается от тли. По мнению людей, конечно, не по правде. Но трещина, от кем-то воткнутого в небо начала, пролегала через все подразделения живых царств. Через каждое поле и по каждому ручью. Одно жило, плодилось и умирало. Другое жило, плодилось и убивало. И первые не понимали, как можно убивать что-то, а вторые не умели жить, не принося боли. Никто не был бы виноват, живи две половины под разными колпаками. Но обе горсти были брошены в одну землю и обе прижились. Люди, пришедшие последними к слоёному пирогу, намутили философии и эволюции, изобрели богов и науку, задурили себе голову и на несколько времени им хватило осознавать себя самыми разумными. Принимать одну из сторон по случаю, хотя рождены люди убийцами, обсуждать и верить, верить, что всё так именно есть, как им видится. Так как спорить с ними было некому. Попугаи, осьминоги и дельфины, гораздо умнее людей, чтобы опускаться до споров, никто не спорил. Изуверы изуверствовали, просто живущие просто жили, если не встречали изуверов. Люди только разделились на соблюдающих правила условных травоядных и несоблюдающих, условных хищников.