Terra nullius. Роман - стр. 7
И о том, как их покидают.
Что означают строчки британской поэтессы Варсан Шаир: никто не покидает свой дом, пока тот не становится пастью акулы.
Почему Форуг Фаррохзад просит, чтобы ее приютили завораживающие аккорды швейной машинки, а Цветаева советует беречь Гнездо и Дом.
Ничего не знаешь о том, как дома из зданий становятся острыми концами меча, как тьма способна просочиться сквозь самые крепко закрытые двери и плотным газом осесть на купленную мебель, как много вещей образуется за жизнь и как тяжело продавать их вместе с разбитым сердцем, как непросто собрать все нажитое за месяц и оставить лежать в коробке у друзей.
Когда дом распахнет пасть, ты не успеешь даже выдавить помогите, ты упадешь в расщелину железнодорожных путей, прислонившись к тем самым дверям, к которым нельзя прислоняться. Он уже не будет им и станет оно: монстром из-под кровати, который пытается проглотить тебя не пережевывая. Тщетно ты стараешься уклониться от острых зубов и длинного шершавого языка. Эти зубы будут удлиняться по мере твоего отдаления, из абсолютно белых сначала становясь молочными, а затем золотыми. Тяжелыми, не подвластными ни одному живому существу. Аммиачный запах потянется из пасти, сигнализируя то ли о больной печени, то ли об отказывающихся работать почках. Вязкий тягучий аромат опасности, кажущийся острым на ощупь и горьким на вкус. Ты станешь этим запахом ужаса, и всякий прохожий будет чувствовать этот странный аромат от твоего тела. Удивляясь, незнакомцы вопрошающе посмотрят тебе в глаза в надежде, что это им показалось. Но ты знаешь правду: ты впитал этот ужас, на тебе остались крохотные частицы золотых зубов, след дома тянется следом, как грязь с кладбища. Ты свидетель, а значит, тебе никогда не отмыть густую бордовую кровь всех убиенных пастью до тебя. Дом ест не как дети. Он ест много, ест жадно, делает большие куски, вгрызается в самую мясистую часть и сразу глотает. Глотка, как пещера, поглощает всех убитых и полуубитых в себя, как гроб, безразличный к телу, что украсит его в царстве Аида. Но знаешь, что самое странное во всем этом?
Ничто так не болит, как утраченный дом. Он болит, как если бы все конечности разом оказались отрезаны, как вырванные зубы, как спазмы гортани. Стоит тебе немного отвлечься, как эта тоска накатывает словно паническая атака, часто она выжидает ночи, чтобы показывать тебе утраченное как арт-объект. Ты смотришь одно и то же кино, в котором тебе показывают все, что больше никогда не вернется. Детскую комнату, любимую игрушку, сбежавшую кошку, умершего попугая, погибшего брата, собственный дом.
Латиноамериканский художник Кен Гонсалес-Дэй уже создал единственную в мире работу, похожую на такое кино, серию открыток Erased Lynching. В качестве основы он взял исторические изображения со сценами публичных расправ над афроамериканцами и этническими меньшинствами, а затем последовательно стер из них жертв. Так он защитил их субъектность и навечно запечатлел отсутствие как часть эстетического. Их убитые тела наконец оказались скрыты, накрыты пустотой, спасены от чужих глаз, жаждущих глотнуть расплаву. Брешь побуждала посмотреть на тех, кто долгие годы оставался безнаказанным, дать зрителю глотнуть вину. Теперь земля уже не была пейзажем, а стала алтарем жертв, обильно смазанным человеческой кровью. Уничтожение всех их стало саднящей раной каждого американского дуба, исторического здания и мирного пейзажа. Все они: деревья, дома и жители – оказались свидетелями преступления.