Татьяна и Александр - стр. 17
– Слышишь меня, Александр? Я кладу американские доллары во внутренний кармашек твоего школьного портфеля, хорошо?
– Хорошо, мама. Откуда взялись эти американские деньги?
– Не важно, сынок. Я привезла небольшой излишек, просто на всякий случай. – Она пододвигалась к нему, и в темноте ее губы находили его лоб. – Не приходится ждать чего-то хорошего. Ты знаешь, что происходит в нашей Америке? Депрессия. Бедность, безработица, повсюду проблемы, это тяжелые времена. Но мы живем согласно нашим принципам. Мы строим новое государство, основанное не на эксплуатации, а на принципах братства и взаимной выгоды.
– С небольшим излишком американских долларов? – шепотом спрашивал Александр.
– Да, – обхватив его голову руками, соглашалась Джейн. – Но не говори отцу. Отец очень огорчится. Он посчитает, что я предала его. Так что не говори ему.
– Не скажу.
Следующей зимой, когда Александру уже исполнилось двенадцать, в Москве по-прежнему не было свежих фруктов. Стояли такие же жгучие холода, и единственное различие между зимой 1931 года и зимой 1930-го состояло в том, что спекулянты у вокзалов пропали. Все они получили по десять лет в лагерях Сибири за контрреволюционную, антипролетарскую деятельность.
Глава 4
Жизнь на острове Эллис, 1943 год
Выздоравливая, Татьяна пыталась читать, чтобы улучшить свой английский. В небольшой, но хорошо составленной библиотеке на Эллисе она нашла много книг на английском, подаренных медсестрами, врачами и другими благотворителями. В библиотеке было даже несколько книг на русском: Маяковский, Горький, Толстой. Татьяна читала в своей палате, но чтение на английском не поглощало ее целиком, внимание рассеивалось, и тогда видения рек, льда и крови перемешивались с видениями бомбежек, самолетов, минометов и прорубей во льду, застывших матерей на диванах с мешками для трупов в руках, и умирающих от голода сестер на грудах трупов, и братьев, погибших при взрывах поездов, и отцов, превратившихся в пепел, и дедушек с инфицированными легкими, и бабушек, умирающих от горя. Белый камуфляж, лужи крови, влажные спутанные черные волосы, лежащая на льду офицерская фуражка – все видения настолько отчетливые, что ей приходилось шатаясь идти по коридору в общую ванную комнату с приступом рвоты. После этого она заставляла себя сосредоточиться на английском, не позволяя мыслям блуждать, но ее душа продолжала страдать от пустоты в груди, черной пустоты, вызывающей такой страх, что, закрыв глаза, она начинала задыхаться.
Тогда Татьяна доставала спящего Энтони из кроватки и клала себе на грудь, чтобы успокоиться. Но, как бы приятно ни пах Энтони и какими бы шелковистыми ни казались его волосы, ее мысли витали в другом месте. Во всяком случае…
Но ей нравилось вдыхать его запах. Ей нравилось раздевать его, если было достаточно тепло, и прикасаться к его пухлому и мягкому розовому тельцу. Ей нравились запах его волос и младенческое молочное дыхание. Ей нравилось переворачивать его на живот и трогать его спинку, ножки и длинные ступни, вдыхать запах его шейки. Он безмятежно спал, не просыпаясь даже от всех этих ласк и прикосновений.
– Этот ребенок когда-нибудь просыпается? – спросил во время одного из обходов доктор Эдвард Ладлоу.
Медленно подбирая английские слова, Татьяна ответила: