Тати. Повести и рассказы - стр. 15
Ведь шелестящий звук был – Чистяков понимал теперь – чуждым вовсе. Из тех, которым невозможно придумать рациональное объяснения исходя из окружающей обстановки. Поэтому рептильный инстинкт скомандовал: стой! не двигайся: НЕПОНЯТНОЕ!
И вот Семен стоял, вслушиваясь…
А звук усиливался.
Ну или это Чистякову только казалось, что становился громче, а просто звук забирал все больше его внимания.
Теперь он воспринимался Семеном уже не даже как шелест, а… словно приглушенное стрекотанье швейной машинки.
Старинной, не электрической. С особенною такой широкой педалью, которую надо было качать ногами. Подобный раритет антикварный, «Зингер», стоял когда-то у бабушки Чистякова, давно покойной.
Но звук, идущий из распахнутой секции (да! именно оттуда!) был много более вкрадчив, тих и… ритмичен. Он приводил Семену на память однообразные трели, которые издают кузнечики, сверчки, стрекочущие прочие насекомые.
Вот этого мне только и не хватало сейчас: подумать о насекомых! – мысленно возопил Семен.
(Пауки-людоеды из бреда сына… Впрочем, ведь пауки не издают звуки, верно? Или же – если крупные – издают?)
На земляном полу перед секцией валялся сбитый замок.
Не сбитый. Похоже, что его дужка была… разъедена кислотой.
– Совсем не тот коридор… перепутал… – бессмысленно шептал Чистяков. Беззвучно, лишь одними губами. – Сейчас я повернусь и пойду отсюда. И возвращусь к перекрестку, чтобы сориентироваться. И двинусь в правильном направлении. Тогда уж мне не встретится никаких замков, никаких пау…
Семен представил, как поворачивает назад.
И нечто, издающее звук, оказывается у него за спиной.
И сразу Чистяков понял, что никогда не сделает этого. Потому что чем более он прислушивался, тем ему меньше нравился этот звук.
(Да никакое это не стрекотание чертовой машинки! А это… это…)
Однако не стоять же тут вечно!
Тогда Семен совершил единственное, что все-таки смог заставить себя проделать. Он тихо и осторожно пошел вперед, стараясь держаться как можно дальше от чернеющего проема раскрытой двери.
И тут он ощутил еще запах.
Странный. Как смесь машинного масла и залежавшегося, подпорченного уже загниваньем сырого мяса.
Мгновения вдруг сделались очень длинными… Две воли разрывали сознание Чистякова.
Первая. Ни в коем случае не смотреть в сторону черного зева прохода в секцию. НЕ!..СМО!..ТРЕТЬ!
Вторая. Взгляни хотя бы краешком глаза! Узнай, что издает эти звук и запах.
Первая установка была понятна. Чего остерегается человек, вынужденный пройтись по узенькому карнизу над зевом бездны? Конечно же – взгляда вниз (взгляда в смерть).
Однако вот второе хотение, противоположное первому – как понять? В подобной ситуации любознательность разве не сродни помешательству? Да люди даже придумали поговорку: «любопытство сгубило кошку».
Впрочем, если оно погубило кошку, то спасло кошек. Разведавшая опасность особь доносит ведь о ней своим сродникам. (Если повезет ей не погибнуть в разведке, правда.) Предупрежденные будут вооружены.
Поэтому и одарила природа таких существ, у которых наличествует высшая нервная деятельность, манией любопытства.
На благо их виду в целом.
На горе отдельной особи.
Природа победила-таки проклинающего кошачье любопытство Семена. Он остановился и вздрагивающий луч фонаря развернулся в пространство секции.