Таракан из Руанды - стр. 3
– Что здесь происходит?
Девочки растерянно молчат. Как уже не раз успела убедиться Оливия, у Лагранж своеобразные, но незыблемые представления о справедливости.
– После завтрака – в кабинет директора. Все трое.
Глава 2
Далеко – это там, где у тебя нет никого из своих.
Африканская пословица
Обеденный зал католического колледжа Святого Сердца размещается в кирпичном флигеле со стрельчатыми витражными окнами. По вечерам последние лучи солнца пробиваются сквозь увенчанное терновым венцом сердце, заливая все царственным пурпуром и придавая вечерней трапезе торжественность праздничной мессы. В рассеянном утреннем свете обстановка зала выглядит прозаичной и непримечательной, а лица девочек кажутся нездорово бледными, почти бескровными. «Я тут как черная фасолина в мешке кукурузных зерен», – проносится в голове у Оливии.
Когда все рассаживаются по местам и устанавливается тишина, отец Аарон читает молитву. Директриса, мадам Буаселье, стоит рядом и обводит воспитанниц колледжа взглядом, каким степной орел с высоты пересчитывает ягнят в пасущемся стаде.
Оливия редко вспоминает последние дни прежней безмятежной жизни, когда все было еще хорошо, когда первые раскаты грома вызывали ликующий восторг, а ветер, рвущий подол платья, еще не предрекал надвигающейся бури. Эти моменты, пусть даже в них не было ничего выдающегося, теперь полны особым предзакатным светом, как пожелтевшие снимки в альбоме отца. Те дни застыли в ее памяти каплями драгоценного янтаря. В детстве мир был добр и полон чудес, и жизнь расстилалась у ее ног, как огромное кукурузное поле, где на высоких стеблях вызревали молочные початки.
Она ясно помнит ощущение неизбывной радости, которое охватывало ее каждое утро, стоило открыть глаза и увидеть, как лучи солнца выложили золотые дорожки, просачиваясь сквозь неплотно закрытые ставни. Она вскакивала и, пританцовывая, распахивала их, до пояса свешиваясь из окна, чтобы вдохнуть, вобрать краски нового дня. Она помнила все звуки и запахи утра – до мельчайших деталей. Вот, хлопая крыльями, прочищает горло рыжий петух. Дородная Годлив, подоткнув подол цветастой юбки, пересекает двор с подойником парного молока. Голенастый, как сломанный велосипед, дворовый пес ожесточенно почесывает за ухом. Где-то за оградой сада монотонно ширкает метла и хрипит новостями старый транзистор, который лавочник Пьер подвешивает на ветку раскидистой жакаранды[1], усыпанной душистыми лиловыми соцветиями. Ярко раскрашенная агама[2], разомлев, греется в солнечном пятне на стене.
Кофейный аромат горячими волнами расходится по дому. Ко-Ко, любимчик семьи, расправив лимонный хохолок, прихорашивается на жердочке, поглядывая в зеркальце и умильно приговаривая что-то папиным голосом. Цепочка рыжих муравьев растаскивает сахарные песчинки и крошки печенья, которое Оливия стянула из буфета.
Заметив, что Оливия уже проснулась, попугай внимательно поглядывает на нее черным глазом с золотой окантовкой, старательно высвистывая «Марсельезу» – отец научил его в шутку, – а потом просовывает голову между прутьями, чтобы его приласкали. Оливия осторожно гладит пальцем серые перышки, и птица блаженно прикрывает глаза и подрагивает крыльями, как от щекотки.
Мама и Годлив уже хлопочут на кухне, окутанные клубами пара и дразнящими запахами жареного батата и густой мясной подливы. Когда Оливия заглядывает, заспанная и растрепанная, мама, улыбаясь, ставит перед ней стакан еще теплого молока, накрытый свежей кукурузной лепешкой.