Такая долгая жизнь. Записки скульптора - стр. 19

Мастерская мгновенно опустела. Через несколько дней я понял, что мои финансовые возможности на исходе и дальше платить по три рубля за час я уже не могу. Тогда я решил упростить дело.

– Давайте я сниму с вас маску, – предложил я.

– Снимайте. Это будет стоить двадцать рублей.

Снять маску с живого человека – дело нехитрое, но достаточно неприятное для того, с кого эта маска снимается. Для начала лицо, особенно ресницы, брови и волосы, тщательно смазывается вазелином. Чтобы человек мог дышать, в ноздри вставляются гильзы от папирос. Больше всего подходят для этой цели папиросы «Казбек»: у них гильзы длиннее. Затем на лицо выливается полведра жидкого гипса. Через пятнадцать – двадцать минут застывший гипс снимается с лица. Дальнейший процесс изготовления маски проходит уже без участия того, с кого маска снималась.

К сожалению, у меня не было вазелина и пришлось воспользоваться колесной мазью – тавотом, который я взял в академической конюшне. В этой конюшне стояла старая кляча по имени Рыжик. На дуге так и было написано: «Рыжик», а затем почему-то по-французски: «La Académie des Beaux-Arts», что значит в переводе «Академия художеств». Особенно тщательно я смазал торчащие, как пружинки, волосы Ромалио, затем попытался пригладить, чтобы их не прихватило застывшим гипсом. Но беда заключалась в том, что гипс начал при затвердевании нагреваться. Под влиянием тепла колесная мазь расплавилась, волосы встали торчком, и гипс прихватил их.

Когда мне с большим трудом удалось сорвать маску с лица Ромалио, я впервые в жизни увидел белого как бумага негра с красными, как у разъяренного леопарда, глазами. Мало того что я выдрал половину шевелюры, колесная мазь, став жидкой, попала в глаза Ромалио. Говорить и кричать под маской он не мог, и только тогда я понял, почему он так отчаянно жестикулировал и дрыгал ногами. Эта маска до сих пор висит у меня в мастерской, и еще сегодня можно увидеть торчащие из нее черные волосы, похожие на пружинки.

Еще один долгожитель Песочной набережной Саша Мурзин занимает маленькую мастерскую на втором этаже нашего дома. Он бывший моряк. Теперь он уже сгорбился, постарел, ему девяносто лет, а когда-то мог на руках пройти по коридору из конца в конец.

Оратор он был не ахти какой. Как-то, еще в студенческие годы, на общем собрании института разбиралось его персональное дело. Он очень волновался, и мы всем курсом готовили его к этому собранию. Учили, как отвечать на самые каверзные вопросы, как рассказать свою автобиографию. Начал он неплохо. Хорошо рассказал о своем детстве, но, дойдя до Отечественной войны, вдруг заявил:

– В октябре 1941 года наш корабль подорвался на мине, и мы вместе с моим братом утонули в Финском заливе.

Ему задавали уточняющие вопросы, пытались поправить. Он твердо стоял на своем: утонул вместе с братом. Так эта загадочная история, произошедшая с Мурзиным, осталась невыясненной.

Несмотря на то что он «утонул вместе с братом», ему дали на Песочной набережной квартиру с мастерской. В мастерской он лепит портреты, копии ленинградских памятников для тиражирования. Но лучше всего он лепит карикатурные портреты на жильцов нашего дома. Он их никогда не выставляет и никому не показывает – боится, как бы на него не обиделись.