Сыграй, для меня! - стр. 20

Впереди их ждали расчёты, месть, предательства и новые жертвы. Но прямо сейчас – тишина в салоне, рев мотора и пульсирующий огонь за спиной.

Рафаэль закрыл глаза на секунду.

– Всё только начинается.

Рафаэль стоял у открытой двери машины, оглядывая каждого из своих людей. Пламя за его спиной всё ещё освещало ночное небо, как гигантская угроза, возвышающаяся над городом. Его лицо было напряжено, голос – глухой, почти рычащий.

– Дяде только не слово, – медленно, отчеканивая каждое слово, произнёс он.

– Если хоть один из вас заикнётся… хоть намёком… – он провёл пальцем по горлу. – Убью. Лично. Без лишних слов.

В толпе его людей повисла тяжёлая тишина. Кто-то отвёл взгляд. Кто-то сглотнул. Даже Кристофер, обычно невозмутимый, чуть заметно напрягся.

– Вы меня знаете, – добавил Рафаэль уже тише, но с таким леденящим холодом, что мурашки пробежали по спинам.

– Я не повторяю.

Он обвёл всех взглядом, убедился, что поняли – и захлопнул дверцу машины. Внутри снова воцарилась тишина. Только дыхание. Только страх.

Автомобили тронулись прочь, а в зеркале заднего вида пылала прошлая жизнь – вместе с телами, кровью и криками. Рафаэль больше не оборачивался. Ему было некуда возвращаться. Теперь только вперёд – по дороге, вымощенной огнём и ложью.

Машина двигалась плавно, уверенно, как будто ночь была обычной – без крови, без огня, без сломанных судеб. Рафаэль сидел на заднем сиденье, глядя в окно, где отражения уличных фонарей скользили по стеклу, как забытые призраки. Его лицо было спокойным, почти холодным. Внутри – всё ещё гудело от недавнего насилия, но снаружи – он снова был утончённый, уравновешенный Манчини.

– Прямо к филармонии, Педро. Без остановок, – тихо сказал он.

– Да, синьор, – кивнул водитель.

Скоро перед ними выросло здание с подсвеченным фасадом, колоннами и афишами новых концертов. Прозрачные двери, высокий холл, запах старого дерева и лака. Всё было так, как в детстве – благородно, чисто, возвышенно.

Рафаэль вышел из машины, поправил воротник тёмного пальто, и направился ко входу.

Внутри звучала репетиция – издалека доносились аккорды струнных, звучание пианино, дирижёрские команды. Рафаэль замер на мгновение в фойе. Его сердце отозвалось – там, в этом здании, был единственный человек, к которому он испытывал нечто похожее на уважение. Единственный, кто, возможно, всё ещё верил в него.

– Дядя Джулиано… – пронеслось в голове.

Он поднялся по лестнице к залу репетиций. Шаги глухо отдавались в пустых коридорах. Всё внутри было как в музее памяти – стены, где висели фотографии, афиши прошлых выступлений. Среди них – портрет молодого Джулиано с виолончелью.

Он остановился у двери, вдохнул и открыл.

Внутри сидел дядя – чуть поседевший, в очках, с лёгкой сутулостью, но с тем же огнём в глазах, что и всегда. Он играл на рояле, и только когда заметил Рафаэля, прервался.

– Рафаэль… – удивлённо поднял брови. – Ты? В это время?

– Прости, дядя. Надеюсь, я не нарушил твой вечер, – тихо сказал Рафаэль, заходя.

– Если ты пришёл сюда сам – значит, что-то произошло.

Рафаэль уселся в кресло у стены, скрестил ноги и выдал натянутую улыбку.

– Всё хорошо. Просто захотел увидеть человека, который научил меня слушать Шопена… а не выстрелы.

Джулиано изучал его лицо, словно пытаясь разглядеть под маской что-то настоящее. И, кажется, чувствовал – что-то не так.