Своя Беда не тянет - стр. 26
В окно коридора я видел, как уехала машина с красными крестами, а на смену ей примчалась милицейская Волга с опергруппой и следователем прокуратуры. Учеников и учителей, слонявшихся на улице, попросили не заходить в школу, и на входе, у дверей, встал коренастый парень в штатском, который озирал окрестности с грозным видом. Я тупо смотрел в окно, пока на первом этаже, у тира, творилась эта страшная профессиональная кухня. Приехал даже кинолог с собакой. Огромный овчар, нюхая пол, деловито сновал между тиром и туалетом. Всё правильно: Грибанова убили после его разговора с Глазковым в туалете, и собака просто повторяла его маршрут. Ильич скрылся в своём кабинете, не обмолвившись со мной ни словом; он переживал отчаянно, предполагая крах своей директорской карьеры и относительно безбедной жизни.
Потом начались допросы.
Мимо меня безликие люди пронесли чёрный пластиковый мешок, и коренастый парень на входе стал впускать в школу учителей, завуча, и учеников мужского одиннадцатого «в». Ко мне подошла Лилька-трудовичка. Спесь замужней дамы слетела с неё, как шелуха, глаза у неё были красные, заплаканные, впервые без косметики.
– Петь, сейчас всех опрашивать начнут. Это пока не допрос, а просто беседа. Я знаю. – Она хлюпнула носом и пошла куда-то, впервые забыв про выразительность своей походки.
Меня на допрос почему-то пригласили не первым. Может, у профессионалов свои резоны и правила, и того, кто обнаружил труп принято допрашивать в последнюю очередь? До меня в учительской, которую оккупировал следователь, побывали почти все ученики класса, где учился Грибанов, учителя, которые проводили в этом классе уроки, и завуч. Последним туда нырнул Ильич – бледный, с гордо поднятой головой. Он даже не посмотрел в мою сторону.
Я нервничал, измеряя шагами пустой коридор. Уроки на сегодня все отменили. Почему меня так долго не вызывают? Я должен сказать, что немедленно нужно найти и допросить Глазкова. Он что-то знает, должен знать, не может не знать. Как я ни высматривал его среди учеников, так и не увидел. Скорее всего, не слишком прилежный пацан сачканул, как только в школе началась эвакуация.
Через пятнадцать минут из учительской выскочил Ильич с видом мыши, которая случайно вырвалась из мышеловки, оставив там пол хвоста.
– Тебя, – бросил он на ходу, и с пятки на носочек покатился в свой кабинет.
Я зашёл в учительскую.
За столом сидел дядька лет сорока и грыз ручку. Я невольно поморщился – терпеть не могу, когда грызут то, чем пишут.
– Присаживайся, – дядька ткнул ручкой в кресло и одёрнул на себе мятый пиджак.
Я опять поморщился, на этот раз с большим основанием – терпеть не могу, когда мне тыкают, не спросив даже имени.
– А мы тёзки! – воскликнул вдруг дядька.
– Что вы говорите! – притворно порадовался я вместе с ним.
– Да-да! – дядька лучился наилучшими чувствами, но его положительный настрой совсем не расположил меня к нему.
– Я тоже Пётр Петрович! Только не Дроздов, а Питров! Следователь прокуратуры, разрешите представиться!
От злости я пальцами подцепил край дырочки, расковыренной Ильичом в кресле, и рванул его на себя. Под дерматином обнаружился жёлтый поролон.
– Не Пе-тров, а Пи-тров, с ударением на первый слог! – радостно засмеялся Пётр Петрович и поправил очень мятый галстук. – Мой дедушка был болгарин.