Своя Беда не тянет - стр. 18

Я промолчал, не дав ей больше возможности тренировать своё остроумие. Устал я от женского юмора.

Дождавшись конца уборки, я закрыл тир и пошёл в учительскую. Там, у зеркала, уже крутилась новая учительница рисования и музыки Марина Анатольевна. Она устроилась в школу недавно и была самой молодой, самой хорошо одетой, самой стройной и самой красивой учительницей города. Ещё она была самой натуральной блондинкой, и никогда не закалывала длинные волосы. По-моему, она искренне не понимала, почему я – единственный в школе мужик востребованной внешности и возраста, до сих пор не извёлся от любви к ней. Впрочем, сегодня она пошла на абордаж.

– Глеб, – намеренно грудным голосом обратилась она. Марина была единственным человеком в школе, который никогда не называл меня Петей, потому что в школу пришла, когда я уже стал Глебом. – Глеб, я зацепилась. – Она подёргала задранной вверх рукой.

Я посмотрел, за что она там зацепилась, и вынужден был признать, что самая-самая не врёт. На запястье у неё красовался золотой браслет, а на нём висюлька – якорёк, выполненный до безобразия натуралистично, с запилами в виде рыболовных крючков с обеих сторон. Этими крючками она намертво запуталась в своих распущенных волосах. Может, она и специально это сделала, но не оставлять же девушку с задранной рукой ходить по школе. Я стал осторожно отцеплять якорь, распутывая светлые волосы.

– Глеб, ты не знаешь, какой идиот утащил с подоконника мой кактус? Это очень редкий вид, ему нужна солнечная сторона и особый режим полива. Я принесла его из дома, потому что у меня все окна на север, вдруг смотрю, нет моего кактуса.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Мне показалось, он вечно сухой, думал, может, домой кто забрал поухаживать.

– Поухаживать! – фыркнула Марина. – Зальют ведь, заразы! Его зимой ни в коем случае нельзя поливать. Тогда он зацветёт. Раз в сто лет.

– Можно не дождаться, – вздохнул я, борясь с паутиной светлых волос.

– А может, повезёт, – продемонстрировала Марина оптимизм, лёгкость характера и добрый нрав, чуть приблизившись ко мне, но я сделал вид, что не заметил манёвра.

Я тянул очередную длинную светлую прядь, когда дверь учительской открылась. Я обернулся и увидел на пороге … Беду. Тонкая дублёночка распахнута, джинсы заправлены в сапоги на шпильке, короткие волосы вздыблены каким-то особым, художественным, дорогим манером, и очки – она подхватила их мизинцем, словно надеялась, что всё увиденное ей просто померещилось без нужных диоптрий.

Сердце моё забыло, что должно биться. Я отбросил Маринины волосы, будто случайно схватил оголённый провод, и не придумал ничего лучшего, как вытереть вспотевшие ладони о штаны.

– Ну, ну, – сказала Беда.

– Ну и ну, – добавила она.

– Ну-ну, – заело её как кучера в разговоре с норовистой лошадью.

– Это Марина, – сказал я зачем-то.

– Ну-ну, – Беда стащила с носа очки, сдула с них воображаемую пыль и закрыла дверь. В коридоре раздались её энергичные шаги.

– Что это за дылда? – спросила самая красивая учительница города.

– Это моя жена.

– Ой.

– Ничего, – простил я её и помчался вслед за Бедой.

Не заладилось, думал я, скачками преодолевая расстояние до лестницы.

– Эй! – крикнул я её дублёночной спине. – Стоять!

Она послушалась и, не оборачиваясь, спросила:

– Ну?