Своя Беда не тянет - стр. 17
– Ты это, не думай, я не нахлебник. Если в школе чего надо… Хочешь, я территорию от снега чистить буду?
– Хочу, – сказал я. – Принесу тебе из школы лопаты. Ты только пока не высовывайся с такой рожей. Тут дети ходят, и учительницы… того, дамы всё-таки.
Женька закивал и стал усиленно тереть свой единственный худо-бедно открывающийся глаз. Я испугался, что его прошибла слеза, схватил ключ от школы и выбежал из сарая.
Я люблю школу утром. Когда коридоры пустые, звуки шагов гулко отлетают от стен и уносятся вверх, на третий этаж. Когда технички гремят вёдрами и возят мокрыми тряпками по полу, делая его блестящим и чистым, словно миллион ног не носились по нему вчера вечером. Я чувствую себя королём в этой утренней, пустой школе, и жду, когда хлопнет входная дверь, и первые ученики поднимут гомон в раздевалке. Девчонки оккупируют все зеркала, а пацаны походят-походят, да найдут повод начать дружески-боевые действия друг с другом. Я очень люблю школу утром. Только утром тут бывает какой-то особенный запах, до сих пор не знаю, что это такое – может, это просто запах свежевымытого пола? Только утром бывает ощущение, что новый день принесёт что-нибудь неожиданное и приятное. Например, охламоны из десятого «в» выучат, наконец, по датам ход Великой Отечественной войны, а то беда у них с датами. Я с трудом смог вдолбить им сорок первый и сорок пятый года, остальные же вехи этой войны они озвучивают даже с цифрой «тысяча восемьсот». В общем, есть, над чем работать. И это радует.
Открыв школу, я стал командовать техничками, распорядившись, особенно тщательно промыть спортзал и помещение тира. Тиром я особенно дорожил. Пацаны визжали от восторга, когда помогали мне его обустраивать – продумывать ловушки и отражатели для пуль, устанавливать мишени. Помещение под свою идею я выклянчил у Ильича на первом этаже, и всё, что было связано с тиром, обставил особой, важной атрибутикой: оружие выдавалось только под роспись, комната была на сигнализации, на двери дорогущий кодовый замок. А также я взял за правило каждый раз, когда закрывал тир, опечатывать его.
Я содрал бумажную полоску с двери, открыл замок, и впустил в тир техничку с ведром и шваброй. Мытьё полов здесь происходило исключительно под моим присмотром.
– И чего ты меня всегда караулишь? Что, думаешь, я твои ружья попру и торговать ими пойду? – раздражённо проворчала под нос баба Капа, начиная возить плохо отжатой тряпкой по полу.
– Тряпочку получше отжимайте, – посоветовал я ей. – Каждый должен делать своё дело хорошо.
– Вот и делай. Я же не учу тебя патроны вставлять.
– И слава богу, что не вы меня учите вставлять, только тряпочку всё равно получше отжимайте, а то сохнет долго и разводы остаются.
– Это у тебя разводы, а у меня – узоры, – пробурчала баба Капа.
Странные люди, эти женщины. Даже если ей без двух дней сто лет, даже если ей можно играть Бабу Ягу без грима, и даже если её статус определяет ведро и тряпка, всё равно последнее слово должно остаться за ней. Бабе Капе плевать, что я не последнее лицо в школе, правая рука директора, и вообще, незаменимый человек. Она тоже и правая рука, и незаменимый человек. Потому что, помыв полы, бежит вниз, исполнять обязанности гардеробщицы. А кто пойдёт махать тряпкой за пятьсот рублей в месяц, а потом весь день таскать тяжёлые дублёнки учеников за то же количество рублей?