Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - стр. 37

– Мне довелось присутствовать при пленении Тенистой Тины, которое провел Чоти Даусадар из Амнат-Тана. Однако я так и не увидел, как он использует ее силу.

– Что ж, еще посмотрим, как только возникнет нужда вырастить тину на видном месте. Даю-кво следовало не давать Чоти воли, пока тот не надумает вызвать что-то полезное. Даже от Опадающих Лепестков было больше толку. Боги правые. Тина!

Маати придал телу позу вежливого ученического согласия, как вдруг его осенило: Хешай-кво пьян!

– Наша слава иссякает, сынок. Великие поэты Империи ее вычерпали. Все, что нам остается, – рыться среди самых мутных мыслей и образов, подбирать объедки, точно помойные псы. Мы уже не поэты, а книжные черви.

Маати начал изображать согласие, но замер в нерешительности. Хешай-кво поднял бровь и закончил позу, глядя на Маати, будто спрашивая: «Ты это имел в виду?», после чего отмахнулся.

– Бессемянный был… был призван, чтобы помочь Сарайкету, – произнес учитель, понижая голос. – А я не продумал его, как следовало. Недостаточно продумал. Ты слышал о Мияни-кво и андате Три Как Одно? Я изучал эту историю примерно в твоем возрасте. Она запала мне в душу. А когда пришло время, когда дай-кво послал за мной и сказал, что мне нужно будет провести новое воплощение, а не принимать чужое, я воспользовался этим знанием. Она любила его, знаешь ли. Три Как Одно. Андат, полюбивший своего поэта. Об этом даже сложили легенду.

– Я видел спектакль.

– Правда? Теперь можешь забыть, что видел и слышал. Не то пойдешь по ложному следу. Я был слишком молод и глуп и, боюсь, так и не поумнею.

Взгляд поэта сосредоточился на чем-то невидимом, нездешнем, минувшем. На миг лягушачьи губы тронула улыбка, потом Хешай-кво со вздохом моргнул и как будто очнулся. Глядя на Маати, он принял позу повеления.

– Погаси эти чертовы свечи! Я иду спать.

И, не оглянувшись, встал и затопал по лестнице.

Маати потушил все огни, зажженные Хешаем, погрузил дом в сумрак. В голове у него роились полуоформленные вопросы. Наверху послышались шаги Хешая-кво, стук закрываемых ставен. Потом все стихло. Учитель лег в постель – скорее всего, заснул сразу. Маати задул последние огоньки, кроме ночной свечи. Рядом раздался новый голос:

– Ты не принял моих извинений.

В проеме двери стоял Бессемянный, и его бледная кожа сияла в свете свечи. Одет он был в темное – то ли темно-синее, то ли бордовое, то ли черное. Тонкие руки сложились в вопросительном жесте.

– С чего бы мне их принимать?

– Из милосердия, например.

Маати невесело усмехнулся и направился прочь, но андат уже вошел в дом. Его движения были по-звериному грациозны и так же прекрасны, как у хая, но естественнее – настолько, насколько форма листа естественна для дерева.

– Мне правда жаль, – повторил андат. – И прошу, не держи зла на моего хозяина. У него был тяжелый день.

– Вот как?

– Да. Он встретился с хаем и узнал, что должен будет сделать нечто неприятное. Но раз уж мы остались вдвоем… – Андат уселся на лестнице. В его черных глазах притаилось лукавство, белые пальцы обнимали колено. – Спрашивай, – сказал он.

– О чем спрашивать?

– О том, из-за чего у тебя такой кислый вид. Право, ты словно лимон жевал.

Маати замялся. Будь у него возможность уйти, он тотчас бы это сделал. Однако путь в спальню был предусмотрительно перекрыт. Маати подумал, не разбудить ли Хешая-кво, чтобы не протискиваться мимо этого воплощенного совершенства.