Супружеская неверность - стр. 20
— Вера хороший человек! — перебивает меня Давид, затем снова возвращается к нарезке овощей и мяса.
При этом нож стучит по доске, мешая мне думать.
— Она действительно хорошая женщина и замечательная мать, и хватит об этом, — добавляет он.
11. Глава 11
Надо быть умнее и игнорировать Замятина и его похвалу Вере, но меня прямо разрывает от возмущения.
Я стою у одного края стола, начбез — у другого, и после фразы о том, что секретарша моего мужа ангел во плоти, я смотрю на него как на абсолютное зло.
— Почему вы считаете, что она хорошая?! Тоже хотите подарить ей машину?
Усердно не свожу с него затяжного взгляда.
— Вы, не разобравшись, обвиняете человека, — так же выдержанно и до посинения глаза в глаза.
— Я пытаюсь добраться до сути, но мне никто не отвечает прямо! Вы ведь точно знаете, Давид, мать вашу, Всеволодович!
— Оставьте мою маму в покое и поешьте что-нибудь.
Несколько мгновений смотрит на меня с укором, затем идет к плите, чтобы лопаткой пошевелить яичницу.
— Вам нравится Вера, поэтому вы ее защищаете?!
— Эвелина Евгеньевна. — Достает две тарелки из посудомойки и, ловко разделив яичницу пополам, скидывает на них, перекладывает на каждую бутерброды, овощи и зелень, формируя для нас двоих завтрак. — Вера моя двоюродная сестра. И пусть вам будет стыдно за подобное!
— Ах вот оно что! — Рассмеявшись громче, чем необходимо, выразительно скрещиваю руки на груди, совсем забыв, что планировала варить для дочери кашу.
А у меня надежда была, что он действительно знает правду, но раз уж они родственники, то начбез ее попросту прикрывает.
— Что? — Он садится за стол, берет вилку и начинает есть.
— Все ясно! Вы не даете в обиду свою родственницу, которая, судя по всему, вас на эту работу и устроила. Ее сын ваш двоюродный племянник. Я испытываю полнейшее разочарование, Замятин. Просто мировая скорбь, и точка.
Давид смотрит на меня как на интеллектуально ограниченную женщину, потом молча возвращается к еде.
А я иду к шкафчику, достаю оттуда кастрюлю, нагреваю в ней молоко. Хочется спорить дальше, но я держусь и, как только молоко закипает, добавляю соль, сахар. Засыпаю хлопья овсянки.
Помешивая, варю кашу на среднем огне. Все это время я слышу, как периодически Замятин громко и многозначительно вздыхает.
Тем временем на часах уже восемь.
— Я просто хочу, чтобы вы успокоились и взяли себя в руки. Занялись дочерью, вязанием, резьбой по дереву, затеяли ремонт в детской, купили себе собаку — что угодно, только, пожалуйста, прекратите ныть и спрашивать одно и то же. Изменял — не изменял?! Это унижает вас, как женщину, и превращает в мокрую курицу, хотя в вас есть потенциал. И вас еще можно исправить.
Каша готова, выключаю огонь, разливаю на три тарелочки: Кире, себе и матери. Слов нет, одни местоимения.
— Зачем вам это? — Оборачиваюсь, планируя пойти к холодильнику и взять масленку, чтобы добавить кусочек масла в кашу. А еще обозвать его как-нибудь, но ненароком замечаю, что между вздохами начбез бросает взгляд на мой зад в коротких шортах с очень таким неподдельным мужским интересом. Буквально секунда, и он его скрывает. Однако мне хватает этого времени для того, чтобы щеки тут же вспыхнули от странного коктейля чувств. С одной стороны, это нормально. Он молодой мужик, а я оделась довольно открыто. Но почему-то внимание этого двухметрового широкоплечего грубияна меня смущает. Мне нравится, что он защищает меня и дочь, мне с ним спокойнее, но говорит он все время не то, что надо. И это выводит меня из терпения!