Судный день - стр. 26
Откинув ветхую обложку, на первой пожелтевшей страничке прочел заголовок, сделанный обычным карандашом: «Записки тщеславного человека». И пометка: «Москва, май 19… года». «Интересно, – подумал Нуарб, – я бы такое о себе не написал. Самокритичный старикан…» По чему-то немного волнуясь, положил блокнот себе на колени. Кольцо и сережки с бирюзовыми камушками – тонкая ювелирная работа – были завернуты в темно-синего цвета бархатный лоскутик. А дальше – три круглых столбика, тоже завернутые, но не в бархат, а в белую холщовую ткань. Когда он развернул первую упаковку, на ладонь высыпались круглые, желтого цвета монеты, на которых были изображены лучезарное солнце, заводы, поле, плуг, сеятель… Советские золотые червонцы… Открыв второй и третий свертки, он пересчитал монеты.
Тяжелящие руку червонцы были очень кстати. Но, глядя на них, Нуарб представил разгневанное лицо Марии, которая обязательно заподозрит его в нехорошем и вряд ли обрадуется такой добыче. Уложив монеты и кольцо с сережками обратно в жестянку, он взял в руки небольшой, но увесистый сверток, от которого пахло машинным маслом. Когда развернул, его удивлению не было предела: это был самый настоящий бельгийский «Браунинг» с обоймой, туго набитой патронами. Он их вылущил и пересчитал – всего шесть. На корпусе значилось: «Фабрик насьональ. 1906». «Очень симпатичная игрушка», – подумал Нуарб и снова завернул пистолет в промасленный кусочек тонкой замши.
Затем он вернулся к «Запискам тщеславного человека». Прочитал первые строки: «Ревность унижает человека и делает из него безумного скота. Я видел, как Зоя смотрит на Казика, а он, зная, ощущая этот взгляд, как ни в чем не бывало, потягивал из чашки чай и хрумкал сухарики. Я его в тот момент ненавидел. И ее тоже. Но ее спасает красота. И она же меня убивает, поскольку ею приходится делиться… Когда он предложил ей позировать… без моего на то согласия, и она покорно пошла за ним, мне хотелось взять трость и обоих как следует отдубасить. Но вместо этого я пошел в магазин, купить что-нибудь к ужину. А когда возвратился, увидел такую сцену: Зоя сидит в кресле, оголив почти до паха ноги, голова откинута, кофточка с глубоким каре – почти до сосков, и в глазах ее столько чувственного тумана, что я едва сдержался, чтобы не наделать глупостей. Но я опять дал слабину и даже послал ей воздушный поцелуй, на который она даже не кивнула… Даже глазом не повела… Но все же я не верю, что она может влюбиться в этого толстозадого провинциально вахлака, не умеющего держать в руках кисть…»
Нуарб перевернул страницу и прочитал следующую запись, датированную августом 19… года: «Поссорились с З. Она плакала и уверяла, что у нее ничего нет с Казиком М. И я плакал и просил у нее прощения за свои темные подозрения. Вечером мы пошли на Патриаршьи пруды, где играл оркестр из Дома Красной Армии, и мы много танцевали, как в молодости. Потом зашли в бильярдную и были свидетелями ссоры Владимира М. с Мишей Б. Володя, как всегда, был самоуверен. С неизменной папиросой, которую то и дело перегонял с одной стороны рта на другую… Пепел с его папиросы падал на зеленое сукно бильярда, но Володя не обращал на это внимания. Он то и дело брал с борта кусочек мела и тер им то место на кисти, по которой скользит кий, затем мелил сам кий. Миша Б. до мела не дотрагивался и, возможно, потому часто киксовал. В. М играл намного лучше, делал бесконечные клопштоссы, особенно хорошо шли у него прямые, неплохо получались и дуплеты. Перед каждым из них он очень внятно и громко говорил: «Дуплет в среднюю лузу» или же «От двух бортов в левый угол…» Миша Б. играл вяло и кий держал слишком далеко от рукоятки, потому в его ударах не было твердости и точности. Чтобы не выглядеть совсем беспомощным, он смешно ершился и то и дело отпускал колкости в адрес М. Но тот в долгу не оставался. Дело кончилось тем, что взбешенный М. так неистово разбил пирамиду, что несколько шаров перелетели через борт и, как зайцы, запрыгали по полу, затем он в сердцах бросил кий на стол и, на ходу прикуривая погасшую папиросу, выбежал из бильярдной… Миша, покрутил у виска пальцем и пошел выпивать… Он был бледен, и когда держал бокал с пивом, тот дрожал, и мне даже казалось, что его зубы отбивают дробь о стекло…»