Судьба калмыка - стр. 67
– Уф-ф! – радостно вздохнули старухи, – Жомба будешь пить, – заглядывали они ему в глаза.
– Будем пить и жомба, и жить будем! – задумчиво кивал он головой, моя руки в углу.
– Заразы нету? – допытывались старухи.
– Не бойтесь, живите, сколько хотите. У них животы как камень. На пустой живот нельзя много пищи есть – смерть. А тут еще пища из зерен, они разбухли, да еще отравленные – тоже смерть. Мукубен когда будет?
– Должен сегодня – завтра быть.
– Хорошо, дождусь.
– Ой, спасибо! Мы сами хотели просить тебя его дождаться. А куда их девать? – Алтма махнула рукой на дверь, подразумевая умерших.
– Мукубен придет – решим. Хоронить нам конечно придется. А кто они? Я что-то их здесь не видел.
– Не знаем.
– Ни документов, ничего нет. Участковому надо бы сказать, да что толку. Постоит, посмотрит, да скажет – хороните. Мукубена дождемся. Почти каждый день умирают наши. Вчера только молитвы читал в Муртуке, это шесть километров отсюда, старик и старуха умерли. Хоронили кое-как. Дороги нет, все в снегу, еле дошел назад. Обутки худые, валенки совсем развалились.
Старухи молча, почти враз, показали пальцами на оставшиеся у печки валенки умершей женщины. Бадмай помотал головой.
– Сейчас нельзя. Похороним, потом возьму, если подойдут. А милиционера не надо, он опять пришлет фельдшерицу с хлоркой как в начале зимы. Все хлоркой засыпала, чуть от нее не умерли. Да и ребятишки уколов опять забоятся. А он опять начнет везде смотреть, морщить нос, да за что-то ругаться.
Старухи не поняли тогда, почему ругался участковый. А он ругался за то, что в снежной канаве за избой обнаружил занесенные снегом ледяные кучки замерзшей картошки и промороженные пласты капустных листьев.
– Откуда это у вас?
Старухи не понимали и с детской наивностью нагребали корзину мерзлых овощей, несли домой – готовить пищу. Когда он узнал, что это основная пища калмыков, то отстал, затыкая нос от запаха варившейся похлебки. Но на сигнал, который поступил, он должен был отреагировать. Разиня-завхоз подсобного хозяйства леспромхоза не сумел до снегов вывезти с полей огромные кучи выкопанной картошки и капустных листьев после ее уборки. Сначала все это охраняли, а когда пошли снега – забросили! Но народ не дремлет. И ночами на СА-ночках стали возить гремящую как камни мерзлую картошку, да хрустящие ото льда пласты капустных листьев. Узнал об этом и Максим и несколько раз со старшим пацаном – Мутулом тоже наведался туда. Хотя и привезли много, половина привезенного была гнилой продукцией. Выбирать в поле было некогда, собирали все подряд. Вскоре обильные снега занесли, спрятали следы преступления в канаве за домом. Но опять же, люди все видят – донесли. Пришел участковый. И когда в очередной раз Максим пришел отмечаться к нему в контору, участковый спросил его:
– Слышь, Цынгиляев, это что у тебя за избой за кучи овощей?
– А выросли, убрать не успел! – весело забелел зубами калмык.
– Ты это брось! Я серьезно спрашиваю.
– Ну если серьезно, то с поля подсобного хозяйства.
– Ты знаешь, что это хищение урожая, социалистической собственности, точнее?
– Знаю, что это ротозейство и головотяпство руководства хозяйства.
– Как? – разинул рот участковый.
– А так. Не вывезли с полей вовремя урожай, заморозили. Так хотя бы вози скоту на корм. Нет же, до этого не додумались. Народ с голодухи стал таскать с полей уже негодный овощ. Но не трожь, это государственное! Пригнали бульдозер, и он сравнял все с землей, вперемежку со снегом. Вот тогда я и взял санки и поехал, хоть что-нибудь найти пригодное в пищу моим землякам. А скот, кстати, на подсобном начал дохнуть от бескормицы. Ну, что мне писать подробно в заявлении, как я расхищал социалистическую собственность?