Стяжавшие свет. Рассказы о новомучениках Церкви Русской - стр. 8
Матушка улыбнулась и сказала, что постарается помочь. А через несколько дней Паню позвали в пустую классную комнату, где ждал, раскладывая кисти и баночки с красками, тот самый насмешливый молодой человек из собора, прозванный девчонками «диагональю». На этот раз он был без шляпы и очень серьезен. Взял из стоящей на подоконнике корзинки сырое яйцо, аккуратно расколол его и стал показывать, как нужно «творить краски».
«Творить», – подумала девочка, это что-то совсем особенное… Все у этих мастеров было свое, непривычное, даже как будто священное.
Но оказалось, что это искусство складывается из реальных вещей: разметки листа, выдерживания наклона линий и углов, пропорции распределения красок. Кусочки тонкого заточенного угля, гипсовые головы и фрукты, краски масляные, краски водяные, пастель…
Паня обучалась усердно, помня, что она мало достойна такого труда. Утешала себя тем, что Павел Дмитриевич тоже ведь не святой, хотя и из семьи иконописцев знаменитого Палеха.
Когда она немного привыкла и перестала его дичиться, он рассказал ей о своем родном селе. О том, как по волнистым просторам разливается колокольный звон, как спешат в храм нарядные крестьяне… Много говорил и об учителе своем, Михаиле Васильевиче Нестерове, но еще больше об умершем давно художнике Александре Иванове, которого считал великим мастером. Однажды он отвел Паню в отдельный зал Румянцевского музея, где хранилась картина «Явление Христа народу».
– Иванов тридцать три года работал над этим полотном! – восхищался молодой художник. – Посвятил этому всю свою жизнь, все лучшие творческие годы… А его не поняли!
– Как жаль, – пробормотала Паня, подавленная и масштабами картины, и гулкостью огромного пустого зала, и воодушевлением своего учителя. Казалось, он в этот момент переместился туда, на берег Иордана, стоял между закутанными в плащи и шкуры иудеями, упорно пробирался к небольшой группе апостолов под вознесшейся в небо рукой Иоанна Крестителя…
Девочка вздохнула и зачем-то добавила:
– Вот несчастный!
– Несчастный? О, нет! – сверкнул глазами Павел Дмитриевич. – Разве это не высшее счастье: посвятить всю жизнь великому замыслу, «кости свои положить во славу Отечества», как говорил Александр Андреевич? Отечества – не только России, которую он прославил этим полотном, но и Отечества небесного! Он проповедь Христа явил в красках на холсте… Это и есть счастье!
Паня смотрела на юношу и не узнавала ее: его словно сжигал внутренний огонь. Таким она его не знала…
Она привыкла думать о нем как о сироте, который был очень одинок в Москве, куда приехал работать в иконописных мастерских Донского монастыря. Знакомство с Михаилом Васильевичем Нестеровым помогло ему поступить в училище живописи, зодчества и ваяния. Из обмолвок молодого учителя Паня постепенно узнавала о его скудной жизни, о тесной комнатке в переполненном жильцами доходном доме Солодовникова на Мещанской. Она поняла, что ему все время приходится экономить, добираясь до Училища пешком, на завтрак и ужин ограничиваться французской булкой, а в обед – гарниром, радуясь, что нарезанный крупными ломтями ржаной хлеб подается бесплатно…
Поэтому Пане было приятно принести Павлу Дмитриевичу что-нибудь вкусненькое с пятичасового, на английский манер, чаепития в обители. Она под столом заворачивала в салфетку то пирожок, то кусочек пастилы, отсыпала в карман засахаренных орешков или изюма. Он сначала смущался, возражал, что в обители его и так кормят до отвала, но потом постепенно привык к ее заботам. Ей нравилось, что его строгость и деловитость, его превосходство во всем, что касалось красок, бумаги, холста, сменялись в эти минуты какой-то беззащитностью и почти детской благодарностью.