Струна - стр. 17
Димка замер на пороге, с недоумением оглядывая Мраморный зал.
– Гляди, отрок! – обернувшись к нему, торжественно возгласил Хранитель. – Высокая Струна справедлива, она не медлит покарать зло. Вот он, жестокий негодяй, сладострастно избивавший тебя, надеявшийся на свою грубую силу и учительскую неприкосновенность. Вот он замер сейчас, огорошенный строгим приговором, жалкий червяк, что и соответствует его глубинной сути. Не должен быть он в мире, не должен осквернять мерзкими своими звуками нашу чистую Тональность. И потому будет изъят из нее. Никогда больше не ударит беззащитного ребенка, никогда не прольется из-за него светлая детская слеза. Ибо Высокая Струна справедлива. Гляди же, отрок! Пусть в сердце твоем укрепится вера в милосердную защиту «Струны»…
Чем больше разливался соловьем Хранитель, тем недоуменнее казалось Димкино лицо.
А я не мог отвести от него глаза. Димка Соболев… Поганец, сунувший мне мерзкую картинку… Димка Соболев, хрестоматийный пример «трудного подростка», не умеющий решать квадратные уравнения… и голова его металась, как воздушный шарик под моими ударами, и бурая кровь не хотела отмываться под струей холодной воды…
– Константин Дмитрич! – вдруг выкрикнул он неожиданно хриплым, начинающим ломаться голосом. – Это не я! Тогда, с фотографией! Вы не думайте, я не хотел…
Лица членов Трибунала как по команде скривились. Хранитель раздраженно махнул рукой, и Димка дернулся – казалось, кто-то невидимый потащил его за шиворот.
– Итак, пострадавший ребенок видел торжество справедливого суда! – торопливо подвел итог Хранитель. – А теперь…
– Не надо! – истошно проорал исчезающий в черном проеме Димка. – Я не хочу! Не трогайте…
– А теперь, – вернувшись к прежнему невозмутимому тону, продолжал Хранитель, – уходящий в иную Тональность преступник должен очистить свою душу. И потому он пройдет Коридором Прощения.
Хранитель тяжело опустился на скамью, и ему тотчас услужливо протянули граненый стакан. Похоже, за время судебного заседания графин наполовину опустел.
И тотчас я ощутил на своем плече жесткую руку. Поднял глаза – так и есть, ультрамариновая куртка, скучные серые глаза.
– Ну, пойдем, деревянный … Не держи зла.
Широкий прямой коридор казался бесконечным. Что-то случилось с законами перспективы, а может, изменилась геометрия пространства, – но не было ему конца, лишь неясное бурое марево плыло перед глазами.
Я медленно шагал вперед, отчего-то припадая на правую ногу, с обеих сторон стояли мальчики разного возраста – от семи лет и, похоже, до тринадцати, но одинакового облика – все в футболках цвета морской волны. Коротенькие шорты, приглаженные волосы, колючие взгляды. И шепот, монотонный, словно бьющаяся о песчаный берег морская волна.
– Мы прощаем тебя, Уходящий… Мы прощаем тебя… Исчезай с миром…
Не было конца этому унылому шествию. Дети-марионетки всё повторяли и повторяли одно и то же. Должно быть, и им это надоело: приглядевшись, я заметил, что кое-кто лишь беззвучно открывает рот. Некоторые старшие делали над головами малышей «козу», а те, напротив, относились к своей задаче как нельзя серьезнее. Сосредоточенные лица, широко распахнутые глаза, подрагивающие от усталости загорелые ноги, в неживом свете люминесцентных ламп казавшиеся сиреневыми, точно обтянутыми дамскими колготками.